– Он взглянул на меня. – Но разумеется, даже парижские катакомбы – а вы там бывали вместе со мной, дорогой Уилки, – так вот, даже парижские катакомбы не смогли бы вместить всех истинно страждущих лондонцев, будь мы вынуждены спуститься под землю, в затхлую тьму, где нам самое место, когда мы разучаемся счастливо жить среди добропорядочных людей.
– Диккенс, что за вздор вы несе… – Я осекся.
В темном коридоре, за пределами тусклого круга света от нашего маленького фонаря, послышался слабый шорох или крадущиеся шаги.
Диккенс направил луч света в сторону, откуда донеслись звуки, но мы не увидели ничего, кроме каменных стен да зыбких теней. Галерея – с плоским каменным потолком, а не сводчатым кирпичным – тянулась ярдов на пятьдесят самое малое. Диккенс зашагал вперед, ненадолго останавливаясь у некоторых проемов, чтобы посветить в них фонарем. Все это были кубикулы – огороженные одинаковыми решетками погребальные камеры, где стояли рядами и ярусами массивные гробы. В конце галереи Диккенс тщательно осветил всю торцовую стену и даже поводил по камню свободной рукой, нажимая там и сям ладонью, словно в поисках скрытого пружинного механизма, открывающего потайную дверь. Безрезультатно.
– Ну вот… – начал я.
Что я собирался сказать? «Ну вот, видите! Никакого Подземного города здесь нет. Никакого мистера Друда здесь нет. Вы удовлетворены? Пожалуйста, Диккенс, пойдемте домой. Мне нужно срочно принять лауданум».
– Похоже, больше здесь ничего нет, – сказал я.
– Это не так, – возразил Диккенс. – Вы заметили свечу на стене?
Нет, я не заметил. Мы вернулись к предпоследней кубикуле, и Диккенс поднял фонарь повыше. Да, действительно, в маленькой нише в стене стоял огарок толстой сальной свечи.
– Может, она оставлена здесь древними христианами? – предположил я.
– Не думаю, – сухо промолвил Диккенс. – Зажгите ее, пожалуйста, друг мой. И идите обратно к входу впереди меня.
– Зачем? – спросил я, но, так и не дождавшись ответа, послушно взял огарок, выудил коробок спичек из левого кармана сюртука (несуразно тяжелый револьвер по-прежнему оттягивал мой правый карман) и зажег свечной фитиль. Диккенс кивнул, довольно бесцеремонно, и я медленно зашагал по галерее в обратном направлении.
– Вот оно! – внезапно воскликнул Диккенс, когда мы преодолели примерно половину расстояния.
– Что?
– Разве вы не видели, как пламя свечи затрепетало, Уилки?
Если я и видел, то не обратил внимания. Однако я сказал:
– Да просто от входа сквозняком тянет.
– Не думаю, – отрывисто бросил Диккенс.
Упорство, с каким он выражал несогласие с каждым следующим моим замечанием, начинало раздражать меня. Подняв фонарь, Диккенс заглянул сначала в кубикулу слева от нас, а потом в противоположную.
– Ага! – воскликнул он.
По-прежнему держа перед собой слабо трепещущую свечу, я тоже заглянул в камеру, но не обнаружил там ничего, способного вызвать такое вот удивленное и довольное восклицание.
– На полу, – указал Диккенс.
Я увидел, что в красной пыли там протоптана своего рода тропинка, ведущая за железную решетку, к гробам.
– Недавнее погребение? – предположил я.
– Сильно в этом сомневаюсь, – промолвил Диккенс, упорствуя в своей решимости отвечать возражением на каждую мою реплику.
Он первым вошел под своды усыпальницы, отдал мне фонарь и потряс железную решетку обеими руками. Часть решетки отворилась внутрь подобием калитки, края и петли которой не были видны даже с расстояния нескольких футов. |