— Хочу спросить про взрыв, — подхожу я к покушению, но опять не учитываю, что говорю с бывшим военным.

— Взрыв какой? — автоматически настораживается Евкуров.

— Который с вами случился.

— А со мной всякое случалось… Покушение?

— Да.

— Знаете… — он долго молчит. — Ты понимаешь, где находишься, чем занимаешься… И я осознаю, что есть силы, которые будут всячески тебя стараться убрать. Конечно, я предчувствовал, — он говорит так тихо, что мне приходится напрягать слух. — Но больше даже не предчувствовал, а понимал… И тогда понимал, и сегодня понимаю, что, выходя из дома, могу вернуться, а могу не вернуться.

— Ну и зачем тогда вы стали президентом?

— А вы думаете, мой пресс-секретарь выходит из дома и об этом не думает? К сожалению, любой житель республики выходит из дома с молитвой — вернется ли он?

— Зато ваш пресс-секретарь может носить Louis Vuitton, — говорю я, потому что заметила у его пресс-секретаря барсетку именно этой фирмы.

Евкуров впервые за время нашего разговора улыбается, а потом смеется.

— Но вопрос-то не в том, зачем стал президентом, — говорит он. — Можно тогда вообще спросить — зачем жить?

— А все же?

— Знаете как? Родился и всю жизнь думал, как бы стать президентом? Это ведь не так. Все внезапно. Вечером ложишься спать, а утром просыпаешься, ничего не планируешь, тебя вызывают и говорят… И здесь, наверное, сказывается военное воспитание: надо — значит, надо.

— А людей вы любите?

— Как мне людей не любить? А как же «возлюби ближнего своего»?

— Ну, можно народ в целом любить, а людей по отдельности — нет. За качества, которые раздражают.

— Всякое есть. Про любовь не буду говорить. А вот с уважением я к людям отношусь. И к врагам своим через силу, через не хочу, но буду относиться с уважением. Наоборот, надо оставить тех, кто против тебя плохого не говорит, и лучше уж подойти, пообщаться с ними, с врагами. Те все равно поймут, а этих убедить надо в том, что они неправы, не на той дороге стоят.

— В момент покушения была мысль, вы успели о чем-то подумать?

Евкуров молчит — наверное, не ожидал возвращения к той же теме.

— Нет, не было ничего…

— А когда в себя пришли?

— Много всего было, конечно, — он с напряжением наполняет легкие воздухом.

— А про тех людей, которые с вами погибли, вы тогда подумали?

— Честно сказать, — говорит совсем тихо, — первая мысль, когда я пришел в себя, первое слово, которое я произнес, было «охрана». Я понимал: если со мной в бронированной машине такое случилось, что стало с теми, кто в других машинах — небронированных? Я, конечно, об этом и тогда думал, и сейчас думаю — думаю всегда. Я беспокоюсь не за себя, а за них.

— Страшнее быть телохранителем или иметь человека, который «хранит твое тело»?

— Вот мне бы и хотелось, чтобы вы лучше с ними пообщались. А я вам скажу, что эти ребята мужественные, великолепные. Не только мои, но и у других чиновников. Это — люди, которые понимают, что в любую секунду они могут получить, но они стараются выполнить задачу… Страшно, конечно…

— Ингуш — какой он? Отличается ведь от чеченца.

— Ну-ка, ну-ка, — снова оживляется Евкуров.