— Она вышла замуж за какого-то султана, — пугается Аня, — чтоб спасти весь свой еврейский народ. Есфирь! Во, точно, Есфирь…

— А как ты представляешь бога, Аня? — спрашиваю я ее.

— Это как бы знаешь… Это как бы если ты ребенок и ты падаешь, но точно знаешь, что тебя поймают…

— Ой-й… — хрипит Яга, запрокинув голову. — Был бы у меня мужик, который сказал бы: «Все, ты больше не колешься», — и я бы, может быть, бросила и ребенка бы, может, родила.

— Это все вранье, — не отворачиваясь от плиты, невзрачно произносит Миша. Каждый раз его голос звучит неожиданно. Его легкие движения доведены до автоматизма, и потому кажется, что его в кухне нет, что он прозрачен, что Миша — человек-невидимка.

— А можно к тебе вопрос? — спрашивает меня Света. — Почему ты нас не боишься? К нам даже прикасаться не хотят. Руку пожать боятся.

— Мы же вичевые, — с вызовом произносит Яга. — Сейчас возьмем и заразим тебя.

— Ну, я же не собираюсь вашу кровь пить, — шучу я, но им не смешно. Мне тоже. Я очень их боюсь, особенно туберкулезного дыхания Миши.

Яга наливает мне чай, и я его пью — едва касаясь губами гладких краев кружки. И мне кажется, что глоток за глотком я впитываю чужой ВИЧ и туберкулез.

— У нас только две дороги — либо тюрьма, либо на тот свет, — мрачно говорит Миша. — Третьего нет, это тупик.

— Третий есть, — хрипло вставляет Яга. — Перекумарить.

— Что толку? — спрашивает Миша. — От себя-то не убежишь.

— Он прав. Прав, — подхватывают Аня со Светой.

Яга приседает, выворачивает запястья и, упираясь в пол огромными ступнями, отъезжает от одного края подоконника к другому. Хватается за ручку оконной рамы, переносит всю силу на нее и держится. Открывает глаза и, по-прежнему вися на ручке, уставляется в занавеску — голубую, с разводами. Ее глаза оживляются, приникают к занавеске ближе. Что она там видит?

Света лежит на узкой кровати, закинув руку за голову. Миша прощупывает ее подмышку. Под его пальцами в ней набухает вена. Лицо Светы набухает тоже, она шарит глазами по стене, обклеенной голубыми обоями. Миша вкалывает в вену иглу. Поршень шприца опускается, загоняя в подмышку темно-желтую жидкость.

— Гонишь? — спрашивает Света, сморщившись. Миша кивает. Ее лицо быстро расслабляется, на мгновение в ее глазах мелькает изумление: «Ах, вот оно как может быть?!» Но тут же глаза гаснут и втыкаются в обои.

Миша перебирает Анины пальцы. «Этот не даст, — бормочет он. — И этот не даст». Втыкает иглу в безымянный, крутит. «Вф-ф», — Аня втягивает воздух сквозь сжатые зубы.

— В пальцы бесполезно, — говорит она. — Давай в ладошку.

— Нет… — бесцветно отказывает Миша. — Туда ставь сама.

— Миш, ну что ты боишься? То же самое, что и в пальцы, — просит Аня, но Миша кладет полный шприц на кровать и уходит.

— Ой, господи, — выдыхает Аня, встает с кровати, снимает штаны и, оставшись в клетчатых шортах, ставит ногу на низкую табуретку.