Но, разумеется, самой важной ее обязанностью были Песнопения; утром, днем и вечером она простирала руки к солнцу, и звонкий ее голос, оттененный басом Цина Очу, летел над уриесскими берегами, над застывшими водами фиорда, над кораблями, над бревенчатым хольтом и лагерем, что высились друг против друга на скалах.
Первый же гимн потряс сердце Умбера - не меньше, чем сердца его людей. Они видели девушку, заклинавшую вместе с магом солнце, дитя огненосной богини Мирзах; вид ее и голос были столь прекрасными, столь чарующими, что глаза воинов увлажнились, а печень сжалась до размеров кулака. Несомненно, Мирзах и Зеан тоже слушали ее пение; и, несомненно, оно должно было побудить их к любовным ифам, к зачатию жаркого светила, рождавшегося утром из чрева Мирзах и погибавшего вечером в необъятной пасти Зеана. Тем самым Чоар - так прозвали в Уриесе Чоллу Чантар - становилась как бы символом нового дня, его предвестницей и залогом; теперь иберы не сомневались, что Мирзах рождала солнце лишь потому, что в Стране Заката, лежавшей за океаном, ее молили о сем девушки, подобные Чоар, ее сладкогласые жрицы, девы солнца. И вот одна из них прибыла в Иберу! Не просто в Иберу- в Уриес!
Поистине Уриес был покорен дважды, как огненными молниями Паннар-Са, так и голосом Чоллы. И Умбер, его тучный и гневливый повелитель, считал, что привалило ему двойное счастье: во-первых, соседи дрожали в ужасе, устрашенные его союзом с людьми из Страны Заката, а во-вторых, сохли от зависти, ибо трижды в день весь уриесcкий хольт мог внимать волшебному пению Чоар, жрицы Мирзах. По натуре своей иберы являлись людьми необузданными, шумными и крикливыми, обладавшими огненным темпераментом, склонными к раздражительности и гневу, однако эти же качества побуждали их ценить прекрасное, будь то конь, чеканный браслет или красивая мелодия. Но пели они редко и одни лишь оглушительные боевые песни, а музыкой в их понятии являлись барабанный бой да резкие звуки, извлекаемые из бычьих рогов. То, что в голосе Чоллы слышался посвист ветра и звон ручья, лесные шорохи и птичьи трели, рокот волн и шелест трав, казалось им чудом, не меньшим чудом, чем огненное оружие и несокрушимые клинки пришельцев.
Вскоре весть о чудесной певунье разнеслась вдоль побережья, и вожди Авага и Логриса, а за ними и остальные - те, кто не числился в кровниках Уриеса, - прислали гонцов с богатыми дарами, умоляя деву солнца посетить их хольты. К тому времени Чолла уже могла объясниться на иберском и неплохо справлялась с лошадью; а почтение, оказываемое ей, служило залогом безопасности. Да и сама она стремилась повидать как можно больше, движимая не только женским любопытством, но и желанием быть на виду, царить, властвовать, покорять…
И Дженнак с О’Каймором не вынесли ее атаки и сдались. Окончательно сломил их довод о том, что она - арсоланка и, как всякий житель ее Великого Удела, поклялась нести дикарям свет истинного вероучения, а значит, боги защитят ее от всех опасностей и бед. С одной стороны, слова ее казались Дженнаку обычным арсоланским заблуждением, так как Шестеро запрещали обращать в свою веру вооруженной рукой и насильственным путем; с другой, Чолла не собиралась - да и не могла - действовать принуждением. Она лишь пела, и тот, кто желал, мог слушать ее, а мог не слушать; мог преклониться перед Шестерыми либо по-прежнему верить в Одона и огненосную Мирзах.
- Почему бы и нет? - решил Дженнак. Чоч-Сидри утверждает мощь богов Эйпонны убеждением и мудрыми историями из Чилам Баль, Гхаб - своей силой, О’Каймор - искусством торговли, а Чолла - песнями… Кто знает, какой из способов лучше!
И он выделил двадцать воинов под командой Итарры ей в охрану. Весь месяц Покоя, на редкость приветливый и теплый, Чолла провела в странствиях, путешествуя вместе с Цина Очу, своим жрецом, на «Арсолане», чей экипаж занимался торговлей и изучением неведомых пока что берегов. |