- Скоро ты покинешь меня, мой зеленоглазый… - шепнула она. - Ты . уплывешь к Отцу Вод, уйдешь в Фи-рату, потом - в степь, чтобы сразиться с тасситами… Я не увижу тебя… долго не увижу…

    - Но я вернусь, Виа, - тихо произнес Дженнак. - Я вернусь, и больше мы не расстанемся, мой ночной цветок. Клянусь Оком Арсолана!

    - Камень истины тяжел, паутина лжи легка… Ты сам не веришь в то, что сказал, любимый! Ты - наследник са-гамора… ты будешь странствовать и сражаться, ты оставишь следы свои в пыли многих дорог… Ты не можешь держаться за бахрому моего шилака! Разве не так?

    - Так, - он склонил голову, в очередной раз напомнив себе, что Вианна - не из тех женщин, которых можно успокоить пустыми словами. Она казалась нежной, мягкой и податливой, но было это не признаком слабости, а знамением любви; и она не строила никаких иллюзий насчет их будущего.

    Вздохнув, Дженнак направился в опочивальню, раскрыл сундук, где хранились его доспехи, и начал облачаться. Вианна не пыталась ему помочь; комкая белый шелк на груди, она следила за ним погрустневшими глазами.

    - Ты права, мой ночной цветок, - произнес он не оборачиваясь. - Да, ты права: не часто мы будем видеть друг друга. Я - наследник, и я должен делать то, что велят мой отец, моя сетанна и Кодекс Чести. Нам предстоит нелегкая жизнь и долгие разлуки, но что поделаешь! Перо попугая красивее и мягче гранитного валуна, но крепости все же строят из камней…

    - И тебе придется строить их десять лет, и двадцать, и тридцать, а потом лицо мое избороздят морщины и кожа станет шершавой, как точильный камень… Ты - светлорожденный, ты навсегда останешься молодым, но меня капля светлой крови не спасет от старости.

    Дженнак застегнул на талии пояс из стальных пластин и повернулся к девушке:

    - Если бы я мог, я отдал бы тебе половину своей крови, Виа…

    Она отчаянно замотала головой, и белый шилак распахнулся; концы его, украшенные кисточками из перьев, летали у колен Вианны, словно две пушистые птицы. «Если бы я мог, - подумал Дженнак, - я отдал бы тебе всю свою кровь!»

    - Нет, мой любимый, нет! У каждого дерева своя тень, у каждого человека своя судьба… И я не жалею, что связана с родом Одисса не прочной цепью, а шелковой паутинкой… Я хочу лишь одного: не покидать тебя! Быть с тобой! Повсюду и везде! Пока тело мое цветет и достойно любви!

    Она повела плечами, и шилак соскользнул, улегшись на полу хлопьями белой пены. Она стояла перед Дженнаком нагая, юная, манящая, окутанная лишь покрывалом темных локонов; но завеса эта была тоньше паутинного шелка и не скрывала ничего. Он замер, очарованный и восхищенный.

    Гибкие руки Вианны протянулись к нему в жесте мольбы:

    - Возьми меня в Фирату, мой зеленоглазый! Ты владыка над людьми, и никто не подымет голос против твоего желания… Возьми меня с собой! Подумай - кто шепнет тебе слова любви? Кто будет стеречь твой сон? Кто исцелит твои раны? Кто убережет от предательства?

    Багровое лицо Фарассы, отзвук недавнего видения, всплыло перед Дженнаком, и он почувствовал озноб. Предательство… Случайно ли сорвалось это слово с губ Вианны? Или оно было таким же знамением судьбы, загадочным и неясным, как фантом, представший ему под грохот барабанов? Какую весть они принесли? Откуда? И что ответил Фарасса? И почему лик его - в том видении! - был увенчан белыми перьями, символом власти? Оттого ли, что он домогался ее? Или получил?..

    Привычным жестом пальцы Дженнака коснулись виска.