|
Он вновь слышал голос, кричавший на него, ощущал кожей укусы ремня, чувствовал одиночество своего маленького тельца, сжавшегося в комочек под ударами у закрытой двери, за которой плакала мать, умоляя мужа остановиться. Он снова сжимал топор, которым хотел убить отца, когда тот в очередной раз поднял руку на мать. Снова отталкивал этого человека, тяжелого, грузного, пьяного, который, откричав, отбушевав, отбранившись, теперь прижимал своего сыночка к широкой груди и говорил, прослезившись от радости, о его недалеком будущем в администрации. До сих пор вздрагивал, как под ударом хлыста, от его резкого: «Артистом? Никогда, пока я жив!» Снова видел себя, Адольфа, на холодном чердаке, где хотел повеситься. Опять ощущал злую радость, испытанную над жалким гробом, этим ящиком из красного дерева, который наконец-то молчал, а он, Адольф, обнимал свою мать, бедную мать, все же убивавшуюся по своему палачу, рыдавшую и не понимавшую, что к ней наконец пришло избавление. Адольфу пришлось противостоять этой волне эмоций – эмоций из прошлого, но такого близкого, – чтобы, просеяв их, отыскать одно-два счастливых воспоминания: как они катались на лодке по реке, как собирали мед в отцовских ульях.
– Вы знаете, от чего умерла ваша мать? – только и спросил доктор. – Да. От рака. Горло у него сжимается. Только мужская гордость не позволила ему отбрить несносного любителя совать свой нос в чужие дела. Ребенок в нем снова страдает. Он боится подступающих слез. – От рака какого органа? Адольф не отвечает. Если бы и хотел – не смог бы. По его лицу текут тяжелые соленые слезы, губы онемели, он не может продохнуть. – Вы знаете? От холодной настойчивости врача он вконец теряется. Пытается ответить, но не может произнести ни слова, только каркает по-вороньи. Доктор Блох, испуганный судорогами юноши, кинулся к Адольфу, участливо взял его за руку и сказал: – Фрау Гитлер умерла от рака груди. – Я хочу услышать это не от вас, но от него. Вернитесь на место. Голос холодный, хирургически точный. Как шприц. Доктор Блох отступает, а голос повторяет: – Скажите мне, от чего умерла ваша мать? Адольф ерзает на диване, как на раскаленной сковородке. Он хочет ответить специалисту, он решил, у него получится, это будет трудно, очень трудно, но отступать некуда. – От ра… от рака гру… груди. Что сейчас произошло? На него снисходит покой. Он расслабляется, почти растекается по дивану. Он обессилен, но ему стало легче. Ему так хорошо в своем теле, в каждой косточке, в каждой клеточке кожи. Он увидел над собой улыбающееся лицо доктора Фрейда. Выражение этого строгого лица вдруг стало добродушным. – Наконец-то! Очень хорошо. В последний момент вы сказали мне правду. Нечто закончилось. Врачи прошли в соседнюю комнату, мирно беседуя. Адольф понял, что может встать. Он был одет, но ему казалось, что он одевается; ноги были ватные, в голове гудело. Он присоединился к Блоху и Фрейду: – Ну что, доктор, какое лекарство вы мне пропишете? Оба заулыбались; доктор Фрейд опомнился первым и нахмурил брови: – Пока еще рано делать назначения. Нам понадобится еще несколько сеансов. – Зачем это? – Не думаю, что встреч будет много. – Ладно… Доктор Блох радостно улыбается, значит это была хорошая новость, но Адольф чувствует заведомую усталость. – Скажите, молодой человек, как вы рассчитываете мне платить? – Ну… денег у меня не очень много. – Догадываюсь! – рассмеялся Фрейд. – Я знаю, что это такое. Сам был студентом. Веселый огонек смягчил его пристальный взгляд. |
