Равнодушным, светским тоном, обычно предназначенным для нудных собеседников, спросила:

— А ты теперь ничего не пишешь?

— Нет. До меня наконец дошло, что писателя из меня не вышло.

Она звякнула ключами, и только тут я заметил гранатовый перстень в форме дельфина у нее на пальце: он когда-то принадлежал моей матери, и я подарил его Анжелике шесть лет назад, незадолго до того, как мы отправились под венец из дома ее отца в университетском городке Клакстона. Вид перстня и тот невероятный факт, что она его еще носит, вывел меня из равновесия.

Все тем же равнодушным тоном она продолжала:

— Ты ведь женился на Бетси Кэллингем, да? Это было в газетах.

— Да.

— Тогда тебе хватит дел в изданиях ее отца.

— Я занимаюсь рекламой.

— О чем это я…

Она переступила с ноги на ногу, и я с опаской подумал, не пьяна ли она. В мое время она совсем не пила, даже на тех невероятных вечеринках, максимум рюмку-другую.

— Но ты счастлив, да? — спросила она. — Это главное. Я хочу сказать…

Тут она покачнулась. Я успел ее подхватить в тот миг, когда у нее подломились колени. Бессильно повисшее на моих руках тело было невероятно горячим.

— Тебе в самом деле нехорошо, — сказал я.

— Ничего, это грипп. Я сейчас соберусь. Извини. — Она теснее прижалась ко мне. Но возбуждение, которое я всегда чувствовал при каждом прикосновении к ней, во мне не ожило. Я подхватил ключи.

— Тебе нужно лечь. Я провожу тебя наверх, в квартиру.

— Нет, нет, я…

Я помог ей подняться по лестнице и открыл застекленные входные двери. Жила она на третьем этаже. Мы вошли в тесную гостиную, выкрашенную в темно-розовый цвет. В комнате не было другой мебели, кроме расшатанного стола и ужасного псевдовикторианского кресла с отделкой оленьим рогом. Сквозь открытую дверь была видна спальня, где на голом полу валялись потертые ночные туфли.

Она упала в кресло. Я зашел в спальню и принес пижаму.

— Сама раздеться сумеешь?

— Конечно. Не беспокойся, Билл. Серьезно…

Я прошел в кухню, которая одновременно служила ванной. На столе стояли в беспорядке тарелки и какие-то горшки. Когда мы разводились, она демонстративно отказалась от каких-либо претензий, но ведь тогда же она унаследовала кое-что от дядюшки. Неужели она снова на мели?

Анжелика лежала в постели, пижама застегнута до самой шеи. Казалась беспомощной, как усталое дитя, и — я даже похолодел — была похожа на нашего сына Рикки.

— Может быть, вызвать врача?

— Нет, все уже в порядке. Ничего страшного. — Она попыталась улыбнуться. — Иди уже, Билл, пожалуйста. Что бы ни случилось, все уже прошло. Нет смысла возобновлять дипломатические отношения.

Когда она снова зарылась в подушки, верхняя пуговка пижамы расстегнулась. Кожа на горле казалась странно темной, словно ободранной. Подушки беспорядочно громоздились друг на друга. Приподняв ее голову, я хотел их поправить. И тут мои пальцы наткнулись на металлический предмет. Я его вытащил.

Это был старый, ободранный автоматический кольт 45-го калибра. Я не мог поверить своим глазам. Найти нечто подобное у Анжелики, которая всегда избегала любой театральности, было столь же неправдоподобно, как и встретить ее с леопардом на поводке.

— Зачем тебе это? — спросил я.

Она еще не заметила моей находки, но когда я заговорил, обернулась и вяло протянула за оружием руку, руку с моим перстнем.

— Дай мне…

— Я хочу знать, зачем это тебе.