— Я хочу узнать свою судьбу, — сказал Ворон.

— Будь ты послушным сыном, — предположил горшечник, — судьба бы сделала тебя мастером гильдии, но ты — бездельник и мерзавец, поэтому — вот твоя судьба! — И он звонко тряхнул цепью.

— Кто там звенит деньгами, вместо того чтобы купить на них тайны будущего? — послышался из палатки голос магрибца.

— Я хочу знать, — сказал Ворон, — долго ли мне суждено делать для тебя горшки.

Горшечник решил, что это действительно полезное знание. Он дал сыну монету и на цепи впустил за полог палатки.

— А где мышиный король? — спросил Ворон, получив от магрибца капустный кочан и не найдя за ворохом колдовских трав иных чудес, кроме человекогусеницы.

— Он умер в Никее полгода назад, — ответил магрибец и вскинул руки, унизанные браслетами и перстнями. — Все мыши Вифинии сошлись на его похороны. Это было жуткое зрелище — три дня Никея походила на сахарную голову, оброненную у муравейника! Триста тридцать человек было съедено мышами заживо! При этом никто не считал сирот и чужестранцев!

— Я вижу на девятьсот лет вперед, — сообщил провидец, насытившись капустой, — я вижу, как гибнут и зарождаются царства, я вижу будущих властелинов мира и их будущих подданных, я знаю о грядущих ураганах, морах и войнах, я вижу коварный дар, скрытый в тебе, Ворон, но я не вижу твоей смерти.

— Что ты сказал? — удивился хозяин палатки.

— Я вижу на девятьсот лет вперед, — повторил человекогусеница, — и я вижу его живым.

Магрибец поднялся из вороха своего колдовского хлама.

— Почему на тебе ошейник, оборванец? Ты сторожишь дом своих почтенных родителей?

— Нет, я делаю им горшки, в глину которых подмешены мои слезы. Эти горшки умеют смеяться, потому что огонь превращает глину в камень, а мои слезы — в смех.

Магрибец посмотрел на Ворона глазами, похожими на два солнечных затмения, — вокруг черных зрачков плясало пламя, — но Ворон выдержал его взгляд. Тогда магрибец расхохотался, так что задрожал его плащ с бархатными заплатами, и выскользнул наружу.

— Сколько золота ты хочешь получить за своего сына? — спросил колдун горшечника, который стоял у палатки с цепью в руке и общипывал губами кисть винограда.

— Пока он сидит у меня на цепи, я буду иметь столько золота, сколько найдется в округе глины, — усмехнулся горшечник.

— Я превращу тебя в свинью, — сказал колдун, — тебя зажарят на вертеле посреди площади, и твои соплеменники сожрут тебя, потому что ни правоверные, ни даже иудеи-рахдониты такое дерьмо, как ты, есть не станут!

Еще три унизительные смерти предложил на выбор магрибец, он даже показал мазь, которая превратит горшечника в желтую навозную муху, и показал бычью лепешку, на которой его раздавит копыто вороного жеребца королевского глашатая, он хохотал, браслеты звенели на его смуглых запястьях, но горшечник разумно выбрал жизнь. Колдун дал ему все, что у него было, — тридцать золотых солидов, двенадцать из которых были фальшивыми, — и горшечник ушел прочь, бросив цепь на землю. Под стенкой палатки валялась суковатая палка; магрибец поднял ее, воткнул в землю и повесил на сучок цепь.

— Я превратил твоего отца в сухую палку, — сообщил колдун, вернувшись к Ворону. — Ты можешь сжечь ее или изломать в щепки, но даже если ты этого не сделаешь, ты все равно свободен.

— Кто теперь будет кормить мою мать, моих паршивых сестер и братьев?! — воскликнул Ворон.

— Я устроил так, что сегодня над твоим домом прольется золотой дождь, — сказал колдун.