|
<sup>(Карандаш сломался. Беру следующий.)</sup>
Для этого Сусанна несколько раз подряд повторяла: — Умираю… помогите… И тогда её спрашивали: — Что сделать, чтобы ты не умирала? Наступала тишина. Тишина наступала. И в тишине звучал слабый голос: — Пой… те… И что бы вы думали? Папа говорил: — Это возмутительно! — И уходил на кухню. Мама восклицала: — За что нам такое наказание? — И шла за ним следом. Бабушки брали в руки носовые платки, вытирали друг другу слезы и начинали: В глазах злой девчонки появлялся злой блеск. — Громче! — сипела она. — Веселее! И бабушки, утерев друг другу слезы платками, продолжали, притопывая: И пили валерьяновые капли. А Сусанна закрывала глаза и звала: — Моя милая мамочка… — Что, детка? — ещё из кухни испуганным голосом спрашивала мама и бежала на зов любимого ребёнка. — Мне плохо, мамочка. — Что тебе нужно, миленькая моя? — Не знаю. — Ну, скажи, золотце. Я всё для тебя сделаю. — Не знаю. — Ну, вспомни, золотце… — Не знаю. — Помяукай! — шёпотом подсказывали бабушки. — Помяукай! — Мяу… — неуверенно начинала мама. — Нет, не могу! — Как мне плохо… — сипела Сусанна, сквозь опущенные веки внимательно следя за мамой. — Мяукай! — сквозь зубы приказывали бабушки. — Мяу… — неуверенно начинала мама, и губы алой девчонки вытягивались в улыбочку. — Мяу! Мяу! — уже громче продолжала несчастная мама. — А он пусть лает, — бабушки кивали на дверь в кухню, где спрятался папа. Мама открывала дверь в кухню и грозным шёпотом произносила: — Ребёнку, нашему ребёнку плохо, а ты ничего не хочешь сделать. Тебе трудно немного полаять? — Но ведь это непедагогично, — шептал папа. — А если ребёнок умрёт, это будет, по-твоему, педагогично? Лай! Мяу, мяу, деточка! Лай! — Гав… гав… — покраснев от стыда и непедагогичности, тихо отвечал пала. — Гав… гав… — Громче! Она не слышит! — Гав! Гав! Гав! — Мяу, мяу! Деточка, ты слышишь? А деточка смеялась, крича радостно и хрипло: — Ещё! Ещё! А где курочки? Где курочки? — Здесь мы! — отвечали бабушки и начинали: — Куд-куда! Куд-куда! — Мяу! Мяу! — Гав! Гав! <sup>(От злости я сломал уже несколько карандашей. Когда книгу будут печатать, попрошу, чтобы эти места напечатали разными шрифтами. Как карандаш сломается, так тут и сменят шрифт.)</sup> — Ещё! Ещё! — приказывала Сусанна, хлопая в ладоши. — Теперь ты будешь собакой, он — кошкой, а вы — поросятами! Наступала тишина. Тишина наступала. Взрослые смотрели друг на друга, словно спрашивая: «Неужели перенесём и это?» И отвечали друг другу: «Не знаю». Сусанна закрывала глаза и — хлоп на спину. Первым не выдерживал папа, он кричал: — Мяу! Мяу! — Гав! Гав! — отвечала мама, а бабушки, обливаясь слезами и разливая валерьяновые капли, хрюкали. И все смотрели на единственного, необыкновенного, любимого, с музыкальными способностями ребёнка и ждали, что будет. А он — выпороть бы его хоть один раз! — лежал не двигаясь, всем своим видом говоря: «И не стыдно вам? Не можете рассмешить больную! Разве так надо смешить? Докажите мне, что любите меня!» — Ей опять плохо, — в страхе шептала мама и начинала: — Мяу! Гав! Гав! Мяу! — Хрюмяу… — отзывался папа. |
