Ушаковский перечень женских имён получил не соответствующее его содержанию наименование «Дон-Жуанский». Он ни в коем случае не был перечнем побед распутного ловеласа, перечнем женщин Пушкина. Он включал увлечения поэта по большей части платонические.

Брачные проекты

Впервые свет стал обсуждать возможность перемен в жизни Пушкина в период его ссылки в Михайловское. Опальный поэт сам дал пищу для таких толков. В 1824 г. он зачастил в Тригорское. Его увлечение дочерью Осиповой Евпраксией Вульф перестало быть секретом. Осенью он, шаля, мерялся поясами с Зизи-Евпраксией. «…Талии наши, — писал тогда поэт брату, — нашлись одинаковы. Следственно, одно из двух: или я имею талию 15-летней девушки, или она — талию 25-летнего мужчины. Евпраксия дуется и очень мила…» Вскоре же в «Евгении Онегине» появились строфы о строе «рюмок узких, длинных, подобных талии твоей, Зизи, Кристал души моей…» В этих строках свет увидел доказательство того, что Пушкин питает серьёзные намерения в отношении к Евпраксии. Но подозрения были ошибочны.

Покинув Михайловское, Пушкин оказался в Москве, восторженно приветствовавшей знаменитого поэта. Принятый в лучших московских домах, он забыл о тригорских феях и предался новым увлечениям. В мае 1826 г. Александр Сергеевич писал Вяземскому: «Правда ли, что Баратынский женится? боюсь за его ум. Законная п…а род тёплой шапки с ушами. Голова вся в неё уходит. Ты, может быть, исключение. Но и тут я уверен, что ты гораздо был бы умнее, если лет ещё 10 был холостой».

Однако 1 декабря того же года Пушкин обратился к некоему Василию Зубкову с неожиданной просьбой сосватать ему Софью Пушкину. Поручение выглядело довольно странным. Свояченицу Зубкова — двадцатилетнюю московскую барышню жених видел, по его собственному признанию, дважды: раз — в её ложе в театре и в другой раз — на бале. Пушкина не смущало, что Софи два года как была невестой другого и что сам он не предпринял ничего, чтобы смутить её сердце. Более того, он признавал: «…у меня не может быть притязаний увлечь её».

История сватовства поэта к Софье Пушкиной изобилует неясными моментами. Покинув Москву, поэт устремился в Псков. По пути он написал письмо княгине Вере Вяземской, в котором упомянул о красавицах, покоривших его в столице: «С.П. — это само собой разумеется, не Сергей Пушкин (а Софья Пушкина. — Р.С.) — мой добрый ангел, но другая — мой демон; это как нельзя более некстати смущает меня в моих поэтических и любовных размышлениях». Ситуация была вполне обычной для Пушкина. Предполагаемая невеста Софи Пушкина — ангел, но в любовных размышлениях жениха присутствует другая женщина — сущий демон. Кто имел больше власти над поэтом, гадать не приходится. Княгиня была поверенной в сердечных делах, но даже она не могла сообразить, кого имеет в виду её друг. «Неужели, — писала она в ответном письме, — добрый ангел или демон вас до сих пор занимает? Я думала, что вы давно отделались от них обеих. Кстати, вы так часто меняли свой предмет, что я уже не знаю, кто это другая». Полагают, что демоном Пушкина в то время была Аннета Вульф (мнение Н.О. Лернера) или же Прасковья Осипова (П. Губер). Эти мнения выглядят несколько курьёзно. Чувствительная и добрая Аннета, как и «милая старушка» — её мать П. Осипова, — менее всего подходили к роли злого демона. В письме от 9 ноября Пушкин извещал П.А. Вяземского: «Долго здесь не останусь… буду у вас к 1-му… она велела!» Считают, что повеление поэту прислала его невеста. Такое предположение трудно согласовать с фактами. Сразу после приезда Пушкина в Москву была объявлена помолвка ангела Софи, будто бы вызвавшей Пушкина, с Паниным.