|
Эти частные нотарий записывали со своей стороны речи и слова, произносимые присутствовавшими на соборе, а вероятно также отмечали эпизоды происходившего на их глазах; главной же их задачей было точно записать все, что говорил на соборе тот епископ, в свите которого они находились. Понятно, для чего делалось это последнее: чтобы какому-либо епископу не было приписано того, чего он не говорил, или чтобы слова его не подвергались какому-либо искажению. Очевидно, деятельность частных нотариев имела значение контроля по отношению к деятельности официальных нотариев, которые могли по недослышке записать что-нибудь не так, как нужно, и которые, среди какого-нибудь шума, могли и совсем упустить из внимания слова того или другого соборного члена. Здесь лежала, значит, гарантия, что в окончательных актах собора будет записана возможно точная истина. Мы полагаем, что епископы рукою своих нотариев подавали также свои голосования (vota), по крайней мере, в тех случаях, когда подаваемое голосование определенно, а иногда и не кратко, мотивировалось членом собора. В самом деле, если бы голосование в подобных случаях подавалось каждым епископом отдельно, то проходили бы многие часы, прежде чем вся эта процедура закончилась бы: иное дело подача голосов епископами на дощечках, на которых рукою нотария выражалось мнение известного епископа. Нужно было только собрать эти дощечки, кому следует просмотреть их — и голосование готово. Заметим еще: лишить епископа, члена собора, права иметь при себе нотария считалось преступлением со стороны того, кто отважился бы на это. Так, на соборе Халкидонском некоторые епископы жаловались на Диоскора, председателя неудавшегося Вселенского Эфесского собора 449 года, что он здесь прогнал их нотариев и заставил составлять записи лишь своих нотариев, очевидно, официальных. На этом основании упомянутые епископы утверждали, что собор Эфесский происходил противозаконным образом.
Задача официальных нотариев состояла не только в том, чтобы записывать ход прений и речи членов собора, но и в том, чтобы на основании имеющихся у них записей выработать окончательный вид актов. По всей вероятности, это делалось очень скоро. Каждый такой акт в окончательном его виде прочитывался на соборе, по крайней мере так нужно думать. Принимались ли при этом во внимание записи частных нотариев — сказать трудно; но нужно полагать, если открывалась в этом надобность, обращались и к этим записям, если, например, какой-нибудь епископ находил, что официальные нотарии не точно передали слова, произнесенные им на соборе. Однако же и окончательный вид актов не мог гарантировать составителей его от посторонней критики. Могли найтись, и действительно встречались, недовольные актами, даже по окончании их составления. Нужно знать, что сторона, обвиняемая и подвергающаяся суду на известном соборе, во время производства дела вела свои записи происходившего; и в случае, если она находила, что записано в актах не то и не так, что и как происходило на деле, она заявляла протест против нотариев и требовала сличения своих записей с актами собора. Интересно отметить, что и свидетели, явившиеся со своими показаниями на собор, в случае, если они находили, что их слова искажены в актах, со своей стороны тоже заявляли протест против составителей актов.Таким образом, акты соборные не избавлялись от действия общественного контроля и тогда, когда собор закончился и акты его получили окончательную редакцию; само собою разумеется, что в случае подобного рода протестов имелось в виду доказать, что акты «злоумышленно изменены нотариями». Из этого видно, что дело нотариев, дело записывания прений и речей соборных, а также составления окончательной редакции актов требовало от них большой внимательности, терпения, честности и правдивости, словом, всего того, что могло бы гарантировать историческую достоверность таких важных документов, как акты соборные. Эти документы рождались на свет при таких условиях, которые, судя по-человечески, могли давать ценный, в научном отношении, плод. |
