Здесь рассказ Лусио становится трудновоспроизводимым. Суть (хотя ускользает как раз самое существенное) можно было бы свести вот к чему: до этого момента его беспокоил ряд отдельных аномальных элементов: программа, которая лжет, неподходящая публика, иллюзорный оркестр, где большинство участников не были ими, дирижер, выбивавшийся из общей картины, фальшивый парад и он сам, попавший туда, где ему быть не следовало. И вдруг ему показалось, что понимание всего этого бесконечно превосходит его. Он почувствовал, что наконец ему было дано увидеть реальность. Момент реальности, которая казалась ему фальшивой, потому что была подлинной, той, какую он уже не видел. То, что он только что наблюдал, было действительным, то есть фальшивым. Он перестал ощущать ошеломление от того, что его окружали элементы, находившиеся не на своем месте, потому что, осознав существование другого мира, он понял, что это ощущение может распространиться на улицу, на «Галеон», на его синий костюм, на его планы на этот вечер, на его завтрашнюю работу в конторе, на его сбережения, на его отдых в марте, на его приятельницу, на его зрелость, на день его смерти. К счастью, он уже не ощущал этого таким образом, к счастью, он снова был Лусио Мединой. Но только к счастью.

Иногда я думаю, что было бы действительно интересно, если бы Лусио вернулся в кинотеатр, стал расспрашивать и выяснил, что этого концерта на самом деле не было. Но факт, что оркестр в тот день играл в «Опере», вполне поддается проверке. В сущности, перемены в жизни Лусио и его отъезд могут быть связаны с его печенью или с какой-нибудь женщиной. Так что незачем и дальше критиковать оркестр, при чем тут эти бедные девицы.