Через пару шагов моя стратегия себя не оправдала.

— Ты весь дребезжишь, как свинья-копилка в падучей, — рек Кент. — С тобой даже к глухому не подкрадешься — ты мертвого подымешь. Заткни свои ятые бубенцы, Карман.

Я положил колпак на землю.

— Без шапки еще куда ни шло, а вот башмаки сымать не буду. Вся наша украдка пойдет прахом, коли я начну орать, когда под босу ногу мне станут подворачиваться ежи, ужи, ящерицы, колючки и прочее.

— Тогда на, — сказал Кент, доставая из котомки остатки свиной лопатки. — Намажь бубенцы жиром.

Я вопросительно поднял брови — жест изысканный и в темноте совершенно неоценяемый, — пожал плечами и стал мазать салом бубенцы на носках и щиколотках.

— Вот! — Я потряс ногой — мне утешительно ответила тишина. — Вперед!

И мы поползли — пока не очутились у самого края ореола костра. Вокруг него медленно вели хоровод три согбенные карги, а над костром висел крупный котел. Они поочередно роняли в него сученые ошметки того и сего.

— Ведьмы, — прошептал Кент, платя дань богу всего, блядь, до охуения очевидного.

— Вестимо, — сказал я вместо того, чтобы звездануть ему по башке. (Кукан остался сторожить мой колпак.)

Пламя вспрянуло вместе с припевом, и мы приготовились выслушать следующий куплет рецепта, когда что-то скользнуло мне по ноге. Я еле сдержался, чтоб не возопить. Рука Кента тяжко легла мне на плечо.

— Спокойно, парень, это просто кошка.

Опять скользнуло — и мяукнуло. Теперь уже пара с урчаньем лизала мои бубенцы. (Звучит гораздо приятнее, чем тогда ощущалось.)

— Это все твое блядское сало, — прошептал я Кенту.

В банду влилась и третья киска. Я стоял на одной ноге, стараясь держать другую у них над головами; но хоть я и умелый акробат, искусство левитации меня по-прежнему бежит. Посему нога моя, обреченная, если можно так выразиться, стоять, стала моей же ахиллесовой пятой. Одна тварь вонзила зубы мне в лодыжку.

— Ебать мои чулки! — рек я несколько категорично. И подпрыгнул, и заскакал, и закружился вихрем, отпуская до крайности нелицеприятные замечания о всех созданиях семейства кошачьих. Засим последовали шип и вой. Когда кошки наконец удалились, я уже сидел, раскинув ноги, у самого костра. Кент стоял обок меня на изготовку, обнажив меч, а три карги выстроились по другую сторону котла.

— Назад, ведьмы! — рек Кент. — Хоть в жабу меня превращайте, но то будет последнее проклятье, что сорвется с ваших уст, пока ваши бошки не покинут тулов.

— Ведьмы? — переспросила первая ведьма — самая зеленоватая из троицы. — Какие-такие ведьмы? Мы — три скромные портомойки, мы в лесу живем, как сойки.

— У нас обслуга без затей, — сказала ведьма номер два, самая высокая.

— И все у нас, как у людей, — произнесла ведьма-три, у которой над правым глазом нависала зловещая на вид бородавка.

— Во имя измаранных тьмою сосков Гекаты, довольно стишков! — рек я. — Коль вы не ведьмы, то что за ковы такие вы там у себя кипятите?

— Рагу, — отвечала Бородавка.

— Рагу-рагу — нам к пирогу, — сказала Дылда.

— Мы варим синюю нугу, — сказала Зеленка.

— Нету там никакой синей нуги, — сказал Кент, заглядывая в котел. — Больше похоже на бурую пакость.

— Я знаю, — ответила Зеленка.