Я отодвинул краешек шпалеры и уже было собрался окликнуть принцессу, когда засов на главных дверях залы заскрежетал и вошел герцог Корнуоллский. Разряжен он был по своему обыкновению — красный геральдический лев на груди, но самое примечательное — на голове его красовалась корона Лира, та, которую старик бросил на стол тем роковым вечером в Белой башне. Даже Регана, похоже, вздрогнула от такого зрелища.

— Милорд, осмотрительно ли носить британскую корону, пока наша сестра еще у нас гостит?

— Ну да, ну да, лучше поддерживать притворство, будто бы не знаем, что Олбани подымает на нас армию. — Корнуолл снял корону и спрятал ее под подушкой у очага. — Я здесь должен встретить Эдмунда и обсудить с ним план сверженья герцога. Надеюсь, сестру твою переворот не заденет.

Регана пожала плечами:

— Коль кинется под копыта судьбы — кто мы такие, чтоб оберегать мозги ее от жома?

Корнуолл окутал ее своими объятьями и страстно поцеловал.

«О, госпожа, — подумал я, — оттолкни его, дабы не осквернить свои уста прикосновеньем к негодяйству». Но тут же мне пришло в голову — быть может, позже, чем следовало, — что вкус негодяйства она ощутит не больше, чем едок чеснока — смерденье розы изо рта визави. Она сама дышала негодяйством.

Герцог не выпускал ее из рук и пылко излагал о том, как ее обожает, — она же украдкой вытерла губы о рукав за его спиной. Когда в залу вступил ублюдок, она отстранила супруга.

— Милорд, — обратился к нему Эдмунд, мимоходом лишь кивнув Регане. — С замыслами насчет Олбани придется повременить. Взгляните на сие письмо.

Герцог принял пергамент из рук байстрюка.

— Что? — спросила Регана. — Что, что, что?

— Франция высадила десант. Пижон осведомлен о раздорах меж нами с Олбани и заслал свои отряды во все портовые города Британии.

Регана выхватила свиток у Корнуолла и прочла сама.

— Адресовано Глостеру.

Эдмунд склонился перед ней в притворном покаянии.

— Само собой, миледи. Я его обнаружил у графа в чулане и принес сюда, едва увидев, о чем оно.

— Стража! — крикнул Корнуолл. — Сыскать изменника Глостера! Его, как вора, свяжите и сюда представьте!

Я прикинул, как мне сбежать отсюда в кухню — быть может, найти Глостера и предупредить, что ублюдок его предал, но перед нишей, где я прятался, стоял сам Эдмунд. Выхода не было. Я открыл ставень бойницы. Если б даже удалось в нее протиснуться, до озера внизу — отвесная стена. Я тихонько прикрыл ставень и задвинул щеколду.

Засов главных дверей вновь громыхнул, и я припал к щели между стеной и шпалерой. Вошла Гонерилья, за ней — два солдата. Они под руки волокли Глостера. Старик, похоже, оставил все надежды и висел меж дюжими молодцами, словно утопленник.

— Вздернуть его на месте! — промолвила Регана, отвернувшись к огню погреть руки.

— Что значит это? Что за злые плутни? — осведомилась Гонерилья.

Вместо ответа Корнуолл протянул ей письмо и глядел герцогине через плечо, пока она читала.

— Вырвать ему глаза! — сказала наконец та, стараясь не смотреть на Глостера.

Корнуолл бережно вынул пергамент у нее из пальцев и положил ей руку на плечо, будто брат-утешитель:

— Предоставьте его моему гневу. Эдмунд, поезжай с моей сестрой. Тебе не годится смотреть на возмездие, которое должно постигнуть твоего отца. Посоветуй герцогу, к которому едешь, приготовиться как можно быстрее; мы обязуемся сделать то же самое.