— Вам так нравится моя компания?

— Просто я не меньше вас хочу выяснить, что происходит в моей клинике. Так вы остаетесь? — испытующе посмотрел он на меня.

Как же мне хотелось ответить «нет». Но я сам подписался на этот бой. И нехорошо после первого же удара сломя голову бежать с ринга. Противник проявил себя. Значит, я на правильном пути. Остается только стиснуть зубы и примериться, как нанести ответный удар.

— Остаюсь…

Тянулся очередной дурдомовский день. Если у меня теперь и было ощущение пребывания в доме отдыха, то только в таком, который стоит на склоне готового рвануть в любой момент вулкана.

После тихого часа я полулежал в моем любимом кресле в холле рядом с выключенным из сети телевизором. Утром розовенький, с расплывшейся на весь экран личиной бывший премьер бойко рассуждал об инфляционных ожиданиях, падении денежной массы, лизингах, колсантингах и залоговой политике.

Завидев экс-премьера, тихий и вечно улыбающийся маньяк вдруг птицей забился о бронированное стекло с громовым ревом:

— Ветчина «Хам»! Того и гляди захрюкает!

Его оторвали, тут же лечащий врач огласил приговор, который незамедлительно привели в исполнение — виновник был помещен на этаж «эфирных отказников». Досталось и другим, прямо как в песне Высоцкого — «и тогда главврач Маргулис телевизор запретил». Запретил, правда, не надолго, до вечера.

К этому времени улягутся страсти после такой выходки и в ящике привычно задвигаются живые марионетки из многотысячной серии «Санта-Барбары».

Напротив моего кресла плешивый дедок, согнувшись на табуретке, сосредоточенно перелистывал невидимую газету, цокал языком и озадаченно качал головой:

— Что ж деется?! Во христопродавцы!

На диване рядом устроился морщинистый, похожий на гнома пациент, ожесточенно выдергивающий волосы из бороды, как старик Хотабыч. Я слышал, что он жутко корит и проклинает себя за то, что не может никак сдержаться и раскачивает земную ось, отчего происходят землетрясения и гибнут ни в чем не повинные люди. Рядом с ним неподвижно сидел неразговорчивый узбек, положив широкие ладони на колени, и пялил немигающие глаза на черный экран «Сони».

— И тут обман, — на соседнее кресло плюхнулся Самуил Кутель — человек без желудка. — Выключили телевизор. Перед спектаклем Мольера.

Кугель в последние дни начал резко выкарабкиваться из черной депрессии. После той памятной беседы в первый день в столовой я несколько раз пытался вызвать его на разговор, но у меня ничего не получилось. Он был слишком поглощен переживаниями по поводу своих внутренностей. Сегодня он сам искал разговора.

— Как ваше здоровье? — спросил я.

— Много лучше, — он ощупал свой живот и удовлет-вореннно отметил. — Похоже, стал немножко отрастать желудок. Глядишь, и кишки появятся.

— Рад за вас. Кстати, мне тоже нравится Мольер. «Тартюф», «Мещанин во дворянстве»…

— «Брак поневоле», «Мнимый больной», «Скупой», — начал монотонно перечислять Кугель. Он не успокоился, пока не назвал последнюю пьесу великого драматурга, что заняло немало времени. Но куда спешить в дурдоме? Поспешишь — психа насмешишь.

— Я боготворю театр, — наконец вставил я словечко. — Конечно, классический. Хотя есть и интересные авангардные коллективы.

— Авангардные?! Тлен и претенциозное разложение!

— Ну почему. Я был в театре «На завалинке у Грас-ского»…

— Грасского?! — завопил Кугель.