Чавес с присущей ему энергией проработал списки предприятий, хранящиеся в Патентно-регистрационном бюро, и в конце концов нашел, что фирма зарегистрирована на имя некоего Стена-Эрика Бюлунда, который на момент организации предприятия проживал на улице Росундавэген в Сольне. Согласно документам Государственного управления социального страхования фирма обанкротилась, и Чавесу пришлось рыться в рукописных материалах и листать реестры имущества должников. Наконец он узнал, что “Кондитерская ‘Овсяные Хлопья’” разорилась в 1986 году. “Вольво” с номером, начинающимся на “В”, был приобретен в 1989 году, то есть спустя три года после закрытия предприятия. Налоги и страховка были уплачены, но деньги поступили не от “Овсяных Хлопьев”.

Чавес нашел и самого Стена-Эрика Бюлунда, проживающего в Риссне, и отправился к нему. Настроен Чавес был очень решительно, но ничего не вышло — по указанному адресу находился дом престарелых, а Стен-Эрик оказался девяностотрехлетним стариком в глубоком маразме. Но Чавес не сдался, он все равно пошел туда, где полдничал Стен-Эрик, и присутствовал при том, как тот засовывал банан под мышку и лил кисель себе на лысину. Уже понимая, что ЦРУ тут ни при чем, Чавес все же спросил:

— Почему вы зарегистрировали “вольво” на фирму “Кондитерская ‘Овсяные Хлопья’”, хотя к тому времени фирма уже три года как обанкротилась? Кто оплачивает счета? Где машина?

Стен-Эрик нагнулся к нему, очевидно, чтобы сообщить государственную тайну.

— Медсестра Орвар настоящая прорва, — сказал он. — А мой отец был строгой старой дамой и любил, когда его щипали за Европу.

— За Европу? — уточнил Чавес. — Может, это шифр?

— Конечно, он бегал, как сука среди дворняжек. У брата Лины сиськи длинные.

Хотя Чавес все еще находился под очарованием своей гипотезы, истина стала потихоньку открываться ему. Особенно очевидно это стало, когда Бюлунд вдруг поднялся и расстегнул штаны при виде старой дамы, которая, глядя на его член, только широко зевнула.

— У моего Альфонса был не такой, — сказала она своей соседке по столу. — У него был большой, как груша, ты уж мне поверь. Болтался между ног, как огромная груша. Жалко только, что все больше без дела болтался.

— Да, моя дорогая, — ответила соседка по столу. — Когда мы с моим Оливером однажды баловались в темноте, он снял штаны и дал мне потрогать своего малютку, а я говорю, нет, спасибо, курить не хочу. Но зато у него могло стоять часами, пока я совсем из сил не выбьюсь. И не важно, что маленький. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Чавес только рот разинул. Пришлось ему признать полную несостоятельность своей теории. Уходя, он услышал за спиной шепот:

— Это, кажется, новый доктор, да милочка? Он из Ливана, да? Чем меньше мужчина, тем больше у него член, так говорят в южных странах.

— Я думаю, это мой Оливер. Он иногда меня навещает. Для покойника он довольно хорошо сохранился и ходит быстро, правда?

Пауль Йельм поежился. Из всех границ, которые он пересек за последние сутки, Сложнее всего было преодолеть смену климатических поясов. Он стоял под зонтом с логотипами полиции и смотрел на мокнущие под дождем длинные ряды складов “Линк коуп”. Йельм понял, что имел в виду Нюберг, говоря об упавших небоскребах. Тот, что в Тэбю, был классом повыше, здесь, в трущобах Фрихамнена, попроще. Оба упали навзничь.

Йельм миновал будку охранника, предъявив ему свое удостоверение, и пошел вправо вдоль ряда зданий, снабженных платформой для погрузки товаров.