Все сочувственно посмотрели на Йельма и подумали, что до конца понять чувства другого человека никому не дано.

— Что-то еще хотите добавить? — спросил Хультин.

— В США, по крайней мере, стало на одного серийного убийцу меньше, — сказала Черстин Хольм и горько улыбнулась. — Его убил другой серийный убийца. Спасибо Уэйну Дженнингсу.

— Результат есть, и слава Богу, — добавил Йельм. Слова показались ему чужими. Своих у него не было. У него больше не было ничего своего. Сам он стал маленьким игрушечным поездом, бегающим взад-вперед по замкнутому кругу.

— Тогда всё, — резюмировал Хультин и поднялся. — Я пошел в туалет. Видимо, тут остается только уповать на Божью помощь.

Расходиться не хотелось. Они нуждались в поддержке друг друга. Но рано или поздно разлучаться приходится, и они расстались, чувствуя себя одинокими, как бывает одиноким человек при рождении или перед лицом смерти.

Последними “штаб” покинули Йельм и Хольм. Пауль задержал Черстин у дверей.

— Я тебе должен кое-что отдать, — сказал он и, порывшись в бумажнике, достал фотографию старого священника. Черстин посмотрела на Йельма. Было трудно понять, что она думает: в ее взгляде смешались грусть, боль и сила, которая была сильнее темноты.

— Спасибо, — только и сказала она.

— Протри фото, — сказал он. — У него на носу отпечатки пальцев Уэйна Дженнингса.

— Комики “Ялм и Халм”, — улыбнулась Черстин. — В другом мире мы могли бы стать артистами и супругами.

Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

— Мы ими уже стали.

30

Гуннар Нюберг действительно отправился к арестованному. Он был вне себя от гнева и от чувства собственного бессилия. Он трижды вступал в драку с опасным преступником, сыноубийцей, трижды получал от него увечья. И вот теперь другой отец убил сына. Не Уэйн Дженнингс, так Лассе Лундберг. Первым желанием Гуннара было отомстить Лундбергу и за его сына Бенни, и за Ламара, раз уж отец Ламара от них ускользнул. Не обращая внимания на сопротивление охранников, Нюберг ворвался в коридор, где содержались арестанты. Возле камеры Лундберга он притормозил и заглянул через окошко на двери внутрь. Лассе сидел, обхватив голову руками, его лица видно не было, тело сотрясала крупная дрожь. Нюберг смотрел на него несколько секунд. Потом круто развернулся и ушел, вспомнив, наверное, что и сам был далеко не безупречным отцом.

Он поехал в Эстхаммар. Путь был неблизкий. Нюберг успел многое передумать, но мысли были нечеткие, затуманенные двумя сотрясениями мозга. Нюберг вспомнил, как надеялся “досидеть” до пенсии без помех.

Спокойно расследовать легкие дела, без напряжения, без нервотрепки. Сбросить лишний вес, следить за питанием. И что из этого получилось?

Шоссе Норртельевэген было залито дождем. Дорога казалась не твердой, а жидкой. На подъемах машине приходилось преодолевать сопротивление потоков воды, на спусках — скатываться вместе с ними. Ощущение было странное.

Нюберг проехал Норртелье. Оставил в стороне Халльставик и Грисслехамн и вскоре въехал в Эстхаммар. Это было тихое, малолюдное местечко. Дачники-стокгольмцы вернулись в город, и Эстхаммар опять стал тем, чем, собственно, и был — маленькой деревней, где живут одни крестьяне.

Нюберг ехал, сверяясь с подробной полицейской картой. Дорогу развезло. Колеса буксовали в глине. Дождь хлестал как из ведра. В одном месте Нюбергу пришлось выйти из машины. Правое заднее колесо “рено” провалилось в яму. Проклиная машину на чем свет стоит, злой как черт Нюберг приподнял ее и вытолкнул на ровное место.