– Она мне не идет?

– Ты недостаточно порочен, Виталик. И не надо прикидываться порочным. Твой стиль – гладко выбритая бледность. Единственное, в чем ты можешь позволить себе небрежность, – это прическа. Но волосы при этом должны быть вымыты, высушены, расчесаны. Значит, пойдешь на эту встречу?

– Ты спрашиваешь второй раз… Тебе что то не нравится?

– Могу только сказать, Виталик, что ужином ваше общение не ограничится.

– Будет продолжение?

– Наступит время, когда ты пожалеешь, что встретил этого человека в утренней электричке.

– Он принесет мне несчастье?

Анастасия посмотрела на Евлентьева долгим взглядом, передернула узкими плечами, прикрытыми толстым растянутым свитером, не то улыбнулась, не то просто хмыкнула, издав нечто нервно неопределенное.

– Не только, – сказала наконец.

– А ты не можешь выразиться определеннее? – раздраженно спросил Евлентьев.

– Не могу, – Анастасия подняла руки и беспомощно уронила их. – Не могу, Виталик! Я произношу только то, что само произносится. А когда ничего не произносится, молчу. Ты хочешь, чтобы я почаще молчала? – Она посмотрела на него исподлобья.

– Да нет, – он пожал плечами. – Произноси.

– Рубашку гладить?

– Наверно, надо.

– Значит, все таки пойдешь?

– Анастасия, – негромко, но тяжело произнес Евлентьев, – я пойду в любом случае. Даже в калошах на босу ногу, даже в этой мокрой куртке, даже если мне придется надеть ее на голое тело.

– Я так и знала, – Анастасия отвернулась к шкафу, считая разговор законченным.

– Что ты знала?! – заорал Евлентьев.

– Включились высшие силы. От тебя уже ничего не зависит.

– Откуда тебе это известно?

– Приметы… Дурные приметы.

– Какие?

– Когда ты вошел, на экране телевизора заставка шла… Две птички с жердочки упали.

– Ну и что? – простонал Евлентьев. – Ну упали птички, ну? Туда им и дорога!

– Вот и я о том же… О твоей дороге.

– Почему только о моей? Птичек то две, и обе упали? – улыбнулся Евлентьев.

– Две птички… Это вы с другом… Ты сегодня в единстве с ним, а не со мной, – Анастасия повернула к Евлентьеву свое внезапно осунувшееся лицо.

– Ну ты даешь, подруга, – это было все, что он мог произнести.

Дом литераторов умирал.

Впрочем, можно сказать и более откровенно – Центральный Дом литераторов умер.

Совсем недавно, всего несколько лет назад, это было самое соблазнительное место Москвы. Сюда стремились юные дарования, по вечерам съезжались, благоухая парижскими ароматами, маститые писатели, их сановные жены, их щебечущие подруги, честолюбивые, с горящими глазами пробивные графоманы в поисках нужных знакомств, людей и связей. Сюда стремились наивные девочки и задумчивые юноши, проститутки с поэтическими наклонностями и поэтессы, готовые тут же закрепить мимолетное знакомство в более укромном месте. Этот Дом охотно посещали звезды кино и театра, звезды космоса и астрологии, экстрасенсы, колдуны и хироманты, обаятельные мошенники и шалые бандиты. Сюда приходили посмотреть живьем известные всему миру лица, приобщиться к чему то высокому, тревожному и почти недоступному.

Лауреаты блистали знаками отличия, любовницы литературного начальства хвастались заморскими обновками, ошалевшие от счастья авторы первых книг, посвященных рабочим и крестьянам, березкам и тополям, журавлям и соловьям, Крайнему Северу и знойному югу, лесорубам и рыбакам, альпинистам и космонавтам, раздаривали, раздаривали эти книги со смазанными улыбками, с глазами, влажными от величия момента, о котором так долго и мучительно мечталось.