Еремей Парнов, Михаил Емцев. Душа Мира
Я - всего лишь голос. Простой человеческий голос, записанный на узенькую магнитную пленку. Эта пленка - мое тело. Она безнадежно стара, ее очень берегут, и поэтому уже много столетий нас держат в особом помещении под непроницаемым колпаком.
Здесь не холодно, не тепло, не сухо и не влажно. Из окон во всю стену в помещение проникает рассеянный свет. За окнами зеленые поля и темное глубокое небо, покрытое высокими, как горы, облаками. Солнце небольшим желтым пятном скользит вдоль стен... Острее всего я переживаю ночь. Тогда я вновь умираю. Но я полон терпения. Я знаю, что наступит утро, солнце тысячекратно преломится в молочных стенах и ко мне придут люди. Я нахожусь здесь для них.
ОТРЫВКИ ИЗ НЕНАПИСАННОГО ДНЕВНИКА СЕРГЕЯ АРЕФЬЕВА
Я нажимаю кнопку, и дверь распахнута. Я вхожу в комнату, одновременно озираясь, обоняя и слыша: - Погоди, погоди, да, я так и сказал ему и от слов своих отступать не собираюсь! Гривастый человек с круглыми кошачьими глазами рычит в видеофон, где прыгают губы его собеседника. - И если ты намерен его поддерживать, я тебя пошлю туда же! - орет он. - Хоть ты мне и друг! Да, да, вот так, дружок! Багровое лицо, жалобно пискнув, исчезает с цветного экрана видеофона. Я за это время успеваю разглядеть великолепные черные дуги бровей, низкий лоб и крепкий подбородок научного руководителе Института телепатии. Пахнет ортотабаком, выращенным по последнему слову бионауки, в прозрачной поверхности стола отражены массивные ладони боксера-любителя, зеленые глаза научного руководителя мечут мне в лицо желтые молнии. - Ермолов, - рокочет мужчина, и рука моя на мгновение сдавливается стальными тисками. - Садись... садитесь, приглашает он. Я откидываюсь назад и спиной ощущаю прохладу пластика. Мне уже ясно, что за человек стоит предо мной, расставив ноги и опершись руками о стол. У нас с ним не получится разговора. Мы будем говорить на разных языках. Очень грустно, что в этом институте такой главнаучрук! Признаться, я ожидал другого... - Вот ваши документы, - говорит он, бережно отстегивая толстыми пальцами защелки зеленого бювара. - Кстати, болен наш главный научный руководитель, академик... - он называет армянскую фамилию, состоящую из одних согласных, так быстро, что она сливается в короткое невыразительное фырканье, - я замещаю его. Ах, вот оно что. Значит, мне просто не повезло. Кажется, это становится правилом. Я упрямо сползаю в ряды неудачников. Все вокруг словно сговорились помогать мне проваливаться везде, где возможно. - Вот здесь вся ваша жизнь, - неожиданно сказал Ермолов, вываливая на стол фотокопии, магнитные пленки, поляроидные документы, куски кинолент и множество бумаг со штампами и вензелями различных учреждений. Я вздрогнул. Я не ожидал от этих бровей такого обобщающего подхода к скучному архивному материалу. Конечно, в этих бумажках была отражена моя жизнь. Но как? Мне всегда казалось, что очень условно... - Вы окончили школу-интернат, - говорит Ермолов, откладывая в сторону золотистую бумагу с изображением голубых книг и ракет. Какая проницательность! Школа, милая сложная жизнь... Как все это было давно! Из вороха воспоминаний я совершенно случайно извлекаю забытый эпизод. Уже тогда я испытывал особое состояние, преследовавшее меня затем в течение всей жизни: состояние предчувствия предназначенного мне судьбой великого свершения. Насколько я помню себя, моя жизнь протекала в ожидании грандиозных и потрясающих событий, где судьбой мне отводилась главная роль. Здесь не было и тени самомнения или тщеславия. Это была стихийная вера, вложенная в мою душу самой природой. Я знал, что совершу нечто абсолютно великое. По своим масштабам этот акт превзойдет все, что делалось людьми до сих пор. Поэтому его нельзя будет измерить обычной человеческой меркой. |
