— Не хочу, чтобы ты что-нибудь скрывал, — сказала она над останками двух корнуэлльских цыплят. Обглоданные кости и соус разительно контрастировали с ее обликом.

— Я ничего и не скрываю, — в сотый раз прозвучало мое уверение.

Мы потягивали вино, но у меня и без того кружилась голова.

— Все, что ты думаешь по поводу комплекса Искусственного Сотворения, твое отношение к ЦРУ и всем тем, кто использует тебя...

— Эта книга может быть только честной.

— Отказываешься?

— Просто нужно подумать.

— Вспомни простую истину: земля, подмытая водой, может провалиться. Поверь, сенсации способствуют продаже книги.

Я вспомнил некоторые пассажи из “Тел во тьме”, улыбнулся, глотнул вина и почувствовал, что краснею.

Музыка смолкла. Плясавшие на стенах красочные огни угасли. Но вот сменилась пластинка, зазвучала мелодия “Шехерезады”, и стены вновь стали цветными — с желто-оранжевыми и малиновыми искрами.

Она поставила свой бокал перед экраном, который что-то бормотал, вышла на балкон и стояла там, паря над поросшим соснами склоном. Моя гора сбегала к острым скалам, а внизу простиралось море. Волны вспенивались, разбиваясь о камни внизу, и шум прибоя смутным эхом доносился до нас.

Я подошел и встал рядом, заставляя себя сохранять спокойствие.

Полная луна уже поднялась высоко. В ее бледном свете моя гостья была прекрасна, но казалась призрачной, нереальной, словно сошедшей со страниц книг Эдгара По, — а может, старалась казаться таковой.

— Я все думаю о “Дрэгонфлай”, — сказала она, глядя в небо.

Тучи, серые на фоне чистого неба, летели от горизонта к горизонту. Буря, похоже, миновала.

— Почему людям так нравится уродство? — спросила она. Это, пожалуй, уже слишком. Я глотнул еще вина и попытался подумать об этом. Она продолжила:

— Есть ведь вот эта дивная красота, а они пытаются изуродовать ее. Обожают уродливые фильмы, гадкие книги, жуткие новости.

Тут я вставил слово:

— Наверное, читая о самом худшем, что только можно себе вообразить, легче смириться с ужасом повседневной жизни, который по контрасту не кажется столь кошмарным.

Ее губы изогнулись в полуулыбке.

— Скажи, — спросила она, — а что ты думаешь о моих книгах? Ты ведь читал их, как я поняла из твоих слов.

Я утратил равновесие. Среди моих знакомых была пара других писателей, однако мне никак не удавалось обозначить грань, за которой критика должна переходить в восхваление. Менее же всего я хотел оскорбить или разгневать эту женщину.

— Ну...

— Только правду, — сказала она, демонстрируя тем самым, что куда сильнее духом, чем прочие известные мне писатели.

— Вы имеете в виду.., отвратительное в них?

— Да. Именно это. — Она перевела взгляд на океан. — Я пыталась писать красивые книги о сексе. И бросила это занятие. Продается именно отвратительное. — Она пожала плечами; взметнулись янтарные локоны. — Нужно ведь что-то есть, верно?

Она снова пожала плечами, побеспокоив золотисто-янтарную волну. Я всем телом ощущал близость этой женщины. Лунный свет нежно серебрил ее лицо; величие темного океана и сумрачная красота сосен казались обрамлением, созданным именно для ее красоты. Нестерпимо захотелось привлечь ее к себе, обнять, поцеловать. Я ощутил желание — и в то же время совершенно противоположные эмоции: отвращение и страх. Страх брал начало от искусственной пластиковой утробы, от первых мгновений моей сознательной жизни, когда я узнал, что я есть и чем не являюсь.

Я коснулся ее обнаженного плеча, ощутил упругое и теплое тело, трепещущее под моими пальцами, и тут же убрал руку, почти не дыша, в крайнем смущении.