Завернув за угол, я перешел заледеневшую улицу и направился к главному входу.

Двери открылись; двое полицейских прошли к “ревункам” на стоянке, сели в последний и укатили.

Я пошел дальше. Через тротуар, вверх по лестнице, по серым ступеням; сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Я прошел через двойные двери в залитый светом холл, затем по главному коридору к лифту, на котором спустился на уровень камер. За дверью сидел часовой. Вот и первое препятствие.

— Да? — сказал он, отрываясь от журнала с раздетыми девчонками.

Я проник в центр его разума, отыскивая сцены его прошлого и будущего, которое он себе представлял. Я не делал этого с детских лет, когда надо мной проводили эксперименты в ИС. Процедура была неприятной и болезненной не только для моей жертвы, но и для меня самого. Но я отыскал худшие его мысли, крывшиеся в глубинах подсознания, — мечты, которых он боялся и стыдился. Я выбрал одну из них: он и его одиннадцатилетняя сестра, цепи, хлыст и прочие атрибуты сексуального извращения — все это с такой силой хлынуло в его сознание, что видение стало для него реальностью, и он перестал меня замечать. Он откинулся назад и замер.

Я покинул его разум.

Часовой согнулся над столом, ухватившись за его край, и тряс головой. Я вытащил из кармана пистолет и ударил его рукояткой по голове. Он тяжело отвалился в кресле. Я через стол подтянул к себе его обмякшее тело, стащил с него форменную куртку, разрядил оружие, связал руки и ноги и заткнул платком рот.

Затем я взял у солдата ключи и залез в файл со списками, отыскивая номер камеры Мелинды. Она находилась восемью этажами ниже. Я открыл одним из ключей дверь лифта и поехал вниз.

Выйдя из лифта, наткнулся еще на одного часового, куда более настороженного. Он посмотрел на меня, понял, что я явно не из тех, кто постоянно пользуется этим лифтом, расстегнул кобуру и выхватил пистолет с быстротой тренированного бойца.

Я проник в его мозг и нашел Оно.

Выплеснул его.

Вызвал видение его самого главного желания, которое было скрыто, спрятано, о котором он даже не подозревал. Там была струящаяся кровь, вопли, испуганные лица двух добрых людей... Детские руки — руки мальчишки, заносящие топор, и слабый свет уличного фонаря, пробивающийся сквозь окно спальни, зловеще поблескивающий на стальном полукружье...

Когда я покинул его мозг, он выронил свой пистолет и со стоном ударил по стене кулаком. Я милосердно вырубил его. Когда он очнется, видение больше не вернется к нему, он даже и не вспомнит о нем. Но эта мысль не помогала мне почувствовать себя героем.

Вскоре и этот часовой был связан, я взял ключи от камер и пошел за Мелиндой.

В камере горела настольная лампа — Мелинда читала какую-то пропагандистскую книжку, которую вручали заключенным. Я вставил ключ в скважину и открыл дверь. Она увидела меня на пороге, открыла было рот и не сразу его закрыла. Потом судорожно вздохнула.

— Если помешал тебе читать, то я приду позже, — сказал я, указывая на агитку в ее руках. Мелинда отбросила ее в сторону.

— Поразительная ерунда, но увлекает, ей-богу, — сказала она. — Парень, который ее написал, или величайший мошенник, или много о себе воображает — в последнем случае он, несомненно, полный кретин.

— Вы не рады мне? Не поцелуете героя, оказавшегося среди вас?

— Но я здесь в единственном числе. Хотя в этот мешок, который они называют одеждой, поместилось бы несколько таких, как я. — Она одернула униформу. — К тому же в нем “жучков” полно... Ты здесь. Признаться, я не ожидала... И как мы теперь выберемся отсюда? Особенно я, в этой напичканной “жучками”...

Я вытащил из-под пальто джинсы, свитер и ветровку, которые нашел в ее квартире, и спросил:

— Как насчет стриптиза?

Мелинда усмехнулась, стащила с себя униформу, даже не попросив меня отвернуться, — да я бы и не отвернулся, — и быстро переоделась.