Мать...

Утроба, тьма, тишина, вибрация, которую скорее чувствуешь, чем слышишь...

Там было около восьмидесяти техников и медиков — и все чем-то заняты. Я простер свою божественную силу и взял под контроль их разумы. Работа замерла, разговоры оборвались. А затем отвел их с рабочих мест туда, где они будут в безопасности.

Я обследовал это помещение, и ощущение силы вскипало во мне. Впервые я осознал свою божественность и понял то, над чем никогда прежде не задумывался. Я понял, что не в состоянии обрушить месть на человека вроде Морсфагена — мой гнев обратился в жалость, — но никогда не смогу пожалеть машину, бесчувственную вещь. Моя месть всегда должны быть направлена против идей и вещей, против конструкций, рожденных этими идеями, а не против самих людей. Людей стоит пожалеть из-за их тупой слепоты, но творения этой тупости, идеи и идеалы, основанные на ней, не заслуживают ничего, кроме отвращения и презрения.

Мне подумалось, что это чувство власти над искусственной утробой похоже на, то, которое испытывал охранник в Гробнице, представляя себе, как убивает родителей в постели. Как и он, я восстал против некоторых фундаментальных установок моей жизни, против искусственного семени и жаркой утробы, которые породили меня (хотя бы и с помощью восьми десятков инженеров, техников, медиков и программистов).

Я поднял свой воображаемый топор над символической головой своей матери и стал смаковать разрушение...

Помышлял ли Иисус уничтожить Марию? Вряд ли. Но я отверг это видение Бога, потому что был совсем другим.

Я расколол поверхность стен, содрал с них пластик и штукатурку, обнажил змеящиеся провода и вырвал их изнутри, заставив механизм содрогаться, вызвав тяжелые механические спазмы и конвульсии. Машина билась в агонии, извергая дым вместо слез и крови.

Я выдрал контакты клавиатур, с помощью которых осуществлялось программирование, и впечатал их в пол.

Утробы больше не соединялись с мозгом, и он не мог сообщить им, что делать дальше.

Оборудование, ведущее обработку данных, задымилось. Катушки магнитофонов еще крутились, схемы еще работали, искали в электронной памяти ответы, которых не было.

Ответ был только один, и этот ответ был Бог, и Бог был — я...

Я разбил внешние стеклянные стенки всех утроб.

Пол засыпали обломки и бескровная плоть.

Я разрушил все утробы изнутри и размолол в пыль.

Должно быть, это выглядело странно: невидимые руки хватали и разбивали все, что попадалось, непонятно почему происходили взрывы, что-то падало и разбивалось, валил дым... Словно сама Природа взбунтовалась против этого святотатственного проекта.

Так, в сущности, и было.

Мать мертва.

А отца у меня никогда не было.

Покинув место, где остывал прах воспоминаний, где валялись куски пластика и перепутанных проводов, я вернулся в палату, в свое обмякшее в кресле тело. Морсфаген и прочие оставались замершими в бессмысленном молчаливом ожидании.

За несколько секунд я принял все необходимые решения. Я знал, что буду делать дальше, решил все со скоростью и тщательностью суперкомпьютера, мои мыслительные процессы протекали все быстрее и быстрее. И я знал, что мои планы безупречны.

Бог не заражен сомнениями.

Я снова отлучил душу от тела и потянулся за пределы здания ИС-комплекса — через бескрайние пространства к разумам других людей, в которых я хотел построить новый мир. Я обнаружил и заправил хунты одного за другим и изменил их мышление, копая глубоко, отыскивая их личные проблемы и удаляя их. Я выдал им лучшую психотерапию в мире и оставил, лишив стремления править.