Изменить размер шрифта - +
«Ух ты!» — говорила она так, словно рассказ был вовсе и не про нее. Но Шалини делала упражнения по развитию памяти, у нее были специальные карточки, ей помогал инструктор, у нее был специальный дневник, куда она записывала события за день, — ее бумажная память о произошедшем. Прогресс был огромным, прогнозы оптимистическими, поэтому на ее двадцатишестилетие родные запланировали шумное торжество у них дома — со всевозможными угощениями, диджеем, танцами, фонарями вокруг бассейна, сотней гостей и так далее.

Мы приехали с Тофом. Я не знал, что ей подарить, поэтому поступил так, как к тому моменту поступал регулярно: попросил Тофа сделать что-нибудь для нее. Он уже несколько раз делал из цветной глины маленькие статуэтки Иисуса: Иисус во фраке и с тросточкой, с открытым ртом («Иисус на Бродвее»), Иисус в светлом парике и красном женском костюме («Хиллари Иисус»); Иисус в белом спальнике с красным крестом («Иисус остался переночевать»), а в дополнение прилагается маленькая коробочка с чесоточным порошком. Фигурки выходили очень похоже, те, кому их дарили, были счастливы, но он сказал, что делать их еще и для моих друзей у него не хватит времени. А вторая моя идея провалилась, когда он отказался отдавать «Книгу Мормона», которую заказал по номеру 1-800. Ну и ладно.

Когда мы приехали в Лос-Анджелес, я оставил его с Биллом на Манхэттен-Бич и поехал к дому Шалини, по дороге сделав остановку в торговом центре, где купил календарь с кошками, книгу про «Менудо» и несколько пресс-папье — $ 54 за несколько секунд веселья. Я отыскал ее дом, высоко на холме, на широкой темной улице. Повсюду были машины, они заняли обе стороны, и мне пришлось парковаться в нескольких кварталах оттуда. За пятьсот ярдов была слышна музыка и виден свет на заднем дворе. Мне стало страшно. Я несколько месяцев не видел Шалини и не знал, что меня ждет.

Я постучался в огромную дверь, а когда меня впустили, я увидел, что повсюду люди, стол и пол завалены подарками, огромными, прекрасными, в столовой в дальнем конце дома целая толпа людей что-то делает, и еще человек пятьдесят — в заднем дворике, в окружении фонарей, заливших своим светом двор. Мама Шалини сказала, что та отдыхает наверху. Я поднялся по устеленной коврами лестнице и пошел по коридору на шум голосов. Она была в спальне, окна которой выходили на бассейн, сидела на кровати, радостная, легкая, совершенно такая же, как прежде.

— Здравствуй, дорогой! — сказала она.

Мы обнялись. Она была при параде — в шелковой блузке и мини-юбке.

Я рассказал, как по пути в Лос-Анджелес у меня сломалась машина (это чистая правда), как я взял машину у Билла и доехал на ней до ее дома, сказал, как, по-моему, все прекрасно идет — все эти фонари на заднем дворике, бассейн, так много гостей…

— Да, конечно, но зачем все это? — спросила она.

Она не знала, почему мы все тут собрались. Почти физически ощущалось, как она обыскивает свою память в поисках причины, но ничего не находит.

— У тебя сегодня день рождения, — сказал я.

Ее сестра Ануйя и я объяснили ей про день рождения.

— А зачем столько шуму? То есть я понимаю, конечно, что меня все любят и так далее, но все-таки?

Она коротко рассмеялась.

Мы с Ануйей осторожно, как только могли, обрисовали ей суть дела, упомянули падение, кому и чудесное выздоровление. Как всегда, после нашего рассказа Шалини была просто потрясена.

— Ниче-го себе! — сказала она.

— Да, — сказали мы. — Тебе очень повезло.

Про погибшую подругу, с которой она пришла, ей никто не рассказывал.

— О боже, спасибо тебе! — сказала она, пародируя провинциальный акцент и выкатив глаза. «Боже» прозвучало как «боуже».

Быстрый переход