Пока я размазываю свои мысли между хозушником, руководителем департамента и оставшимися до конца рабочего дня часами, звонит внутренняя линия и секретарша САМОГО голосом каменного Сфинкса говорит мне:

– Пройдите, пожалуйста, к Алексею Андреевичу, – причем имя и отчество она выдыхает практически с дочерней нежностью.

Я надеваю пиджак, поправляю галстук, беру в руки ручку и блокнот (на случай если вдруг услышу гениальный способ добычи философского камня или решения теоремы Ферма) и направляюсь к САМОМУ.

Алексей Андреевич Кондратов явно чувствует себя еще хуже, чем я. Похмелье и (что еще страшнее в его возрасте) недосып написаны на его лице всеми красками медицинской палитры. Он воистину подобен радуге. Лицо его за те несколько секунд, что я стою в кабинете, поменяло цвет от бледно-лилового до серо-голубого. Первое, что мне хочется сказать ему, это: «Что же вы водку-то так жрете? Вам же не семнадцать лет, да и не двадцать семь давно уже».

Я здороваюсь, осведомляюсь о цели моего вызова и получаю кивок в сторону левого угла кабинета, где на стуле, как на жердочке, примостился заместитель финансового директора филиала, омерзительный, тощий француз Алан Гарридо. Я давно уже намекал Кондратову, что все проблемы и проверки, все то дерьмо, которое регулярно сыплется на наши головы из Парижа, – плод наушничества месье Гарридо. Но судя по всему, этот жулик так втерся в доверие к головному офису (по зову родной крови, так сказать), что выкурить его пока не представляется возможным. Мы с Гарридо уже три года живем в режиме «фронт без линии фронта», всячески пакостим друг другу, тратим время на подставы и ругань, вместо того чтобы заниматься делом. Началась эта война после того как я жестко выступил против его инициативы урезать бюджет сейлс-структур в пользу общего бюджета продвижения компании и отдать всю рекламную и промо-активность филиалу французского агентства, директором коего работал лепший кореш Гарридо. Уж представляю, какие акции они бы намутили с нашим бюджетом и куда бы они что продвинули. С тех пор наша война то затухает, то разгорается вновь, поскольку этот урод не оставляет надежду влепить мне между глаз, в отместку за тот инцидент.

– Вот полюбуйся, что наш отдел маркетинга выдумал, – говорит мне Кондратов.

Гарридо передает мне эскиз рекламного плаката консервированной кукурузы. На нем изображен настоящий мачо с волевым небритым лицом, сидящий за столом и готовящийся нырнуть лицом в горку кукурузы, лежащую на стеклянном столе. Рядом с горкой разбросаны монеты и банкноты. Поверх всего слоган:

«Сладкая кукуруза „Тандюэль“ – ИСТИННОЕ ЗОЛОТО».

– Ну и что? – спрашиваю я. – Была задача создания рекламных образов для региональных промоушенов, с идеей продукта для настоящих мужчин. Или чего-то подобного. В установке из головного офиса все подробно написано. Вот они и создали. А в чем проблема?

– А у Алена другое мнение на сей счет, – говорит Кондратов.

– Да. Я хотель говорьить на то, што этот имажь вьесьма провакасьон.

– Это чего же там такого провакасьон? – начинаю заводиться я. Краем глаза я вижу, что Кондратов очень хочет спрятаться под собственный стол и поспать там, чтобы не глядеть, как два корпоративных пса будут рвать друг друга пред светлыми очами.

– Этот имажь похожь на гангста-фильм «Scar Faced» с Аль Пачино, ву компроне? (Продолжает он на англо-русско-французском диалекте.) Этот гора корн лукс лайк а (он делает паузу) драг, ю си? Нашь консьюмер не есть гангста. И это очень демеджь имажь брэнда и можеть вызывать у консьюмер не хорошьий филинг.