— Понятно, но все же почему мне?

Нотариус молча пристально посмотрел на нее.

У него зародилось сомнение. Или, как он полагал, она была любовницей коммерсанта и блюла приличия, или же она говорила правду, и тогда перед ним был самый странный случай в его практике…

Женевьева настаивала:

— Мэтр, вы ведь хорошо его знали.

— Нет, это досье вместе с прочими мне досталось при покупке нотариальной конторы.

— А где он похоронен?

Понимая, что, если он хочет, чтобы Женевьева оставалась его клиенткой, следует пойти ей навстречу, нотариус покинул кабинет, отдал распоряжения помощникам и спустя пять минут вернулся с листочком бумаги:

— Кладбище в Икселе, первая линия, квадрат два, пятый участок по левую сторону.

В тот же день Женевьева отправилась на кладбище.

Погода была ненастная. Затянутое тучами небо цедило скудный серый свет, смягчавший вид бетонных стен и наводивший тоску на лица. Шли хмурые прохожие. Хотя дождь прекратился, о чем напоминали еще не просохшие мостовые, но угрожал зарядить снова…

Женевьева сошла с автобуса у трех кафе, за которыми начиналось кладбище. Внутри, за окнами, не было видно посетителей, угрюмые официанты зевали. В тот день похорон не было… Женевьева, кутаясь в шарф, вздрогнула, представив себе их работу: спекулировать на смерти, подносить травяной отвар вдовам, лимонад сиротам, наливать пиво мужчинам, жаждущим забвения. Похоже, полотняными салфетками здесь скорее утирали заплаканные глаза, а не рот…

Так как монументальные ворота кованого железа не соблаговолили распахнуться перед ней, Женевьева проникла на кладбище через калитку слева, кивнула работнику коммунальных служб в зеленой накидке и дошла до круглой площадки, обсаженной дубами.

Когда она двинулась по аллее, под ногами зашуршали камешки. Они скрежетали: «Уйди, ты здесь чужая! Возвращайся, откуда пришла!» Да, они были правы, ей нечего было делать здесь, в этом городе богачей. Хотя дома уменьшились до склепов или мавзолеев, их роскошь и претенциозность скульптур, их торжественные обелиски напомнили ей, что она — бедная старуха, которой не довелось общаться ни с одним из здешних резидентов. Некоторые семейные памятники под высокими голубыми кедрами были возведены еще два века назад; смущенная Женевьева задавала себе вопрос: почему генеалогия бывает лишь у богатых? Разве у бедняков нет предков?

Она шла, склонив голову, твердя себе, что ей бы ни за что не удалось заполучить здесь участок.

Впрочем, нет, теперь, когда…

Устрашенная этими прикидками, она, вздрогнув, перекрестилась, чтобы защититься и от самого места, и от мрачных дум.

«Один… два… три… четыре… пять. Здесь!»

На надгробии темного гранита, отшлифованном так гладко, что в нем отражались склоненные деревья, золотыми буквами было начертано имя Жана Деменса. Справа от надписи на камне была выгравирована фотография покойного в возрасте сорока лет. Брюнет с темными глазами. Прямой взгляд, мужественное, четко очерченное лицо, полные губы, счастливая улыбка.

«Какой красивый мужчина…»

Она не была с ним знакома. Нет, она никогда не общалась с этим человеком. Решительно никогда. Вместе с тем в его лице было что-то знакомое… Откуда это ощущение? Видимо, это связано с физическим типом… Средиземноморские черты присущи многим брюнетам, и вам кажется, что вы их уже встречали. Или же она сталкивалась с ним, не обращая внимания… Быть может, раз или два… Но где? В любом случае она никогда и словом не перемолвилась с ним — в этом она была уверена!

Женевьева погрузилась в созерцание портрета. Отчего этот человек выбрал ее? Чем была продиктована его щедрость?

Что, если у нее был брат, о существовании которого она не знала? Брат-близнец?.