|
– А с этим мальчиком мы еще потолкуем. – Тогда я подожду. Она уселась и нетерпеливо грызла косу все время, пока мы разговаривали. Пожалуй, если бы она ушла, разговор не кончился бы так мирно. Лактометр был прощен. Николай Антоныч припомнил даже, что я был направлен в его школу как будущий скульптор. Катька прислушивалась с интересом. С этого дня мы с ней подружились. Ей понравилось, что я не дал ей взять вину на себя, а когда рассказывал, как—то вывернулся и ничего не сказал о гремучем газе. – Ты думал, что мне влетит, да? – спросила она, когда мы вышли из школы. – Ага. – Как бы не так! Приходи, тебя бабушка звала. Глава 6. ИДУ В ГОСТИ. Утром я проснулся с этой мыслью – идти или нет? Две вещи смущали меня: штаны и Николай Антоныч. Штаны были действительно неважные – ни короткие, ни длинные, заплатанные на коленях. А Николай Антоныч был, как известно, завшколой, то есть довольно страшная личность. Вдруг начнет спрашивать: почему да зачем? но все—таки после уроков я почистил сапоги, крепко намочил голову и причесался на пробор. Иду в гости. Как неловко я чувствовал себя, как стеснялся! Проклятые волосы все время вставали на макушке, и приходилось примачивать их слюной. Нина Капитоновна что—то рассказывала нам с Катей и вдруг строго приказала мне: – Закрой рот! Я засмотрелся на нее и забыл закрыть рот. Катя показала мне квартиру. В одной комнате жила она сама с мамой, в другой – Николай Антоныч, а третья была столовая. У Николая Антоныча стоял на письменном столе прибор «из Жизни богатыря Ильи Муромца», как объяснила мне Катя. Действительно, чернильница представляла собой бородатую голову в шишаке, пепельница – две скрещенные древнерусские рукавицы, и т.д. Под шишаком находились чернила, и, стало быть, Николаю Антонычу приходилось макать перо прямо в череп богатыря. Это показалось мне странным. Между окнами помещался книжный шкаф; я никогда еще не видел столько книг сразу. Над шкафом висел поясной портрет моряка с широким лбом, сжатыми челюстями и серыми живыми глазами. Я заметил тот же портрет, только поменьше, в столовой, а еще поменьше – в Катиной комнате над маленькой кроватью. – Отец, – поглядев на меня исподлобья, объяснила Катя. А я—то думал, что Николай Антоныч ее отец! Впрочем, она не стала бы родного отца называть по имени и отчеству. «Отчим», – подумал я и тут же решил, что нет. Я знал, что такое отчим. Нет, не похоже! Потом Катя показала мне морской компас – очень интересную штуку. Это был медный обруч на подставке, в котором качалась чашечка, а в чашечке под стеклом – стрелка. Куда ни повернешь чашечку, хоть вверх ногами, все равно стрелка качается и одним концом с якорем показывает на север. – Такому компасу любая буря нипочем. – Откуда он у тебя? – Отец подарил. – А где он? Катя нахмурилась. – Не знаю. «Развелся и бросил мать», – немедленно решил я. Мне такие факты были известны. Я заметил, что в квартире много картин и, на мой взгляд, очень хороших. Одна – особенно чудная: была нарисована прямая просторная дорога в саду и сосны, освещенные солнцем. – Это Левитан, – небрежно, как взрослая, сказала Катя. Я тогда не знал, что Левитан – фамилия художника, и решил, что так называется место, нарисованное на картине. |
