|
Я тоже хотела вернуться к Малке, но вместо этого пошла за ними к Лиру. Грифон нанес ему страшную рану — я хорошо рассмотрела ее во время своей отчаянной попытки завладеть королевским мечом и уже не думала, что король может быть жив. Но он был жив, хотя и едва-едва. Когда мы опустились рядом с ним на колени, он открыл глаза и, приветливо улыбнувшись нам, проговорил отчетливо и внятно:
— Лисон?.. Кажется, мне пора принять ванну. Я не плакала. И Молли тоже не плакала. А вот Шмендрик плакал. — Нет, Ваше Величество! — сказал он. — Вам не нужна ванна, правда… На лице Лира появилось озадаченное выражение. — Но от меня дурно пахнет, Лисон. Мне кажется, я опять обмочился. С этими словами он потянулся к моей руке и стиснул с неожиданной силой. — А-а, малышка… — произнес он. — Я тебя знаю, малышка. Не надо меня стыдиться, я просто стар. Я тоже, как смогла, пожала его пальцы. — Привет, Ваше Величество! — проговорила я, не зная, что еще сказать. — Привет, Ваше… Его лицо вдруг стало очень молодым, прекрасным и счастливым, а взгляд устремился куда-то поверх моего плеча, и я поняла, что хотя бы взглядом он тянется к кому-то или к чему-то позади меня. Потом я почувствовала на затылке чье-то теплое дыхание и, обернувшись, увидела Единорога. Она была вся в крови, которая текла из глубоких ран на спине и шее, но в ее глазах был только Лир. Я отодвинулась, чтобы не мешать Ей дотянуться до него, а когда снова посмотрела, король был уже мертв. Мне девять, уже почти десять, и я способна отличить живого человека от мертвого. Единорог еще долго стояла над телом короля Лира. Сначала я стояла рядом, однако спустя какое-то время отошла в сторону и присела рядом с Малкой. Потом ко мне подошла Молли. Только Шмендрик остался стоять на коленях рядом с королем, и я видела, что он разговаривает о чем-то с Единорогом. Я не слышала, что он говорит, но по его лицу я видела — он о чем-то просит Амальтею. О чем-то очень важном, быть может — о самом важном, что только может быть… Моя мама говорит, будто всегда знает, когда я собираюсь о чем-то попросить — еще до того, как я открою рот. Единорог ничего не отвечала, — единороги, я думаю, тоже не умеют говорить, — но Шмендрик продолжал упрашивать Ее, пока Она не повернула голову и не посмотрела на него. Только тогда маг замолчал и, встав на ноги, медленно побрел куда-то к деревьям. Один. А Единорог осталась стоять, где стояла. Молли тем временем пыталась меня утешить. Она говорила, какая Малка была храбрая и что она, наверное, единственная собака в мире, которая напала на грифона. Еще она спросила, были ли у нее щенки, и я сказала — да, но ни один из них не был Малкой. Даже странно, как Молли изо всех сил старалась утешить меня, а я утешала ее, потому что у нее ничего не получалось. Впрочем, утешать меня было не нужно. Все это время я испытывала какое-то непонятное спокойствие, словно находилась ужасно далеко от всего — почти так же далеко, как Малка. Я не плакала, а только закрыла ей глаза, как закрывают глаза людям, и снова и снова гладила ее по жесткой, спутанной шерсти. Единорога я не заметила. Молли должна была видеть Ее, но она ничего мне не сказала и даже не пошевелилась. Я продолжала ласкать Малку и ни на что не обращала внимания, пока голова Единорога не склонилась над самым моим плечом. Она была так близко, что я отчетливо видела засохшую кровь грифона в бороздках спирального рога, но мне было ни чуточки не страшно. Как я уже сказала, я вообще ничего не чувствовала. Потом длинный рог очень легко коснулся Малки в том месте, где я ее гладила… и Малка открыла глаза. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что она снова жива. Мне потребовалось куда больше времени. |
