Трудно было определить его лета. Бронзовое лицо его было величаво спокойно. Когда проводник стал что–то говорить ему, он пытливо взглянул на Ричарда и его спутника, которые все еще сидели в лодке. Барон был бледен, как смерть. Его волнение было так сильно, что минутами у него темнело в глазах и захватывало дыхание. Бэр тоже был очень взволнован, но любопытство ученого заставляло его почти забывать все опасности этого странного приключения.

В эту минуту профессор напряженно прислушивался к разговору двух незнакомцев. Несомненно они говорили по–древнеегипетски, а профессор считал себя знатоком этого языка, и ни на минуту не сомневался, что мог бы сказать приветственную речь самому Рамсесу II. Теперь же, к глубокому своему унижению, он должен был сознаться, что он почти ничего не понимает. Из всего разговора он уловил только имена Аменхотеп и Рамери и понял, что именно имя мага и дало им доступ сюда.

– Послушайте, Леербах! – сказал профессор, наклоняясь к своему спутнику. – Я думаю – да простит мне Господь! – что вас здесь ждут, т. е. не вас, а Рамери. Очевидно, у них здесь нет ни часов, ни календаря, и они забыли, что со времени гонения на христиан прошло достаточно много времени.

Ричард не успел ему ответить, как человек, сидевший за столом, встал и сделал им знак приблизиться. Наши исследователи нерешительно поднялись по лестнице и вошли в комнату; в это время их проводник спустился в лодку, и дверь закрылась. Незнакомец окинул их внимательным, недружелюбным взглядом. Затем, отворив скрытую в стене дверь, он сделал им знак следовать за собой.

Все трое очутились в длинной и слабо освещенной галерее. По обеим сторонам ее тянулись ниши, в глубине которых смутно виднелись высокие, темные статуи.

Ричарду вспомнилось, что он читал в одной книге об оккультизме описание испытаний, какие древние гиерофанты заставляли выдерживать жаждущих посвящения. Но возможно ли, чтобы это потайное место могло сохраниться до наших дней?

Суеверный страх прокрался в сердце глубоко взволнованного Ричарда, который старался рассмотреть все окружающее его, но волнение ежеминутно заставляло его терять нить мысли. В таком–то нравственном состоянии он почти не замечал, как переступил порог бронзовой двери и очутился в сводчатой комнате, вдвое больше той, в которой они застали их теперешнего проводника. Яркий, но мягкий свет наполнял эту комнату, и нельзя было определить его источник.

Обстановка была почти такая же, как и в первой комнате. Как и там, посредине комнаты стоял каменный стол, за которым сидел мужчина в белой одежде.

– Аменхотеп! – сказал проводник.

Затем, указывая на обоих посетителей, он прибавил несколько слов, из которых Бэр догадался, что он говорил о Рамери и их неожиданном прибытии.

Ричард окаменел от удивления. Даже он понял что назвали Аменхотепа, имя которого до сих пор служило им пропуском и защитой. И сколько он на него ни смотрел, его ум отказывался признать в нем египетского мудреца, который, по словам рукописи и Альмерис, был его другом и покровителем со времен Амасиса и черты лица которого казались ему как–то странно знакомыми.

Человек, названный Аменхотепом, быстро встал и с загадочной улыбкой на устах удивленно взглянул на стоявших перед ним Ричарда и Бэра. На вид это был мужчина лет сорока с небольшим, с правильными чертами лица и острым, пронизывающим взглядом.

– Рамери! Это и ты, и не ты. Что это за чудак сопровождает тебя в таком же смешном, как ты, костюме? – спросил после минутного молчания египтянин, протягивая обе руки молодому человеку.

От волнения Ричард не мог говорить, да и понял он лишь дружеский жест, а не слова Аменхотепа.