– Я не согласен с подобной суровой критикой твоего волшебного дворца. Как бы ни была полна знания тайн эта зала, ей я предпочитаю перламутровую комнату, – смеясь ответил Рамери. – А кстати, Аменхотеп, отчего ты переменил имя и называешь себя индийским царевичем – Асгартой?

– У меня есть поместья в Индии, где я часто живу по целым годам. У меня есть там ученики, и там я известен под именем Асгарты, вот почему я имею право так именоваться. Но пока довольно обо мне! Расскажи лучше, что ты поделываешь? Успокоилась ли Эриксо, видя, что я не появляюсь?

– Я думаю, что в глубине души она не спокойна и страшится снова увидеть тебя. Она, разумеется, чувствует себя виновной, но я никак не могу понять, почему она так боится тебя, лучшего, мудрейшего и великодушнейшего из людей, могущественного мага, покровительством которого она должна была бы гордиться?

– Сам видишь, как мало она ценит все эти качества и предпочитает им твою молодость и жгучие черные глаза.

– Потому что она дура! – вскричал, краснея, Рамери.

– Потому что она женщина! Да я нисколько не осуждаю ее вкуса. Я предполагаю устроить несколько празднеств, на которых, без сомнения, и она будет, узнает меня, и тогда-то я выскажу ей, что не ею ни малейшего желания вернуть ее к себе и предоставляю ей наслаждаться своей свободой.

Мало-помалу разговор переменился, и они заговорили про искусство и политику. Рамери с горечью упомянул о падении своей родины, о ниспровержении культа Осириса, всюду смененного новыми божествами, а кстати завел речь и о христианах и коснулся жгучего вопроса дня – гонения, воздвигнутого на них. С участием, какое всегда внушала ему эта новая вера, рассказал Рамери несколько ужасных сцен, свидетелем которых был в префектуре, на форуме и на сцене.

– Аменхотеп! – вскричал он, хватая мага за руку. – Ты, мудрый, «посвященный», скажи, что означает весь этот хаос верований, который мы переживаем! Осирис, в течение веков могущественный покровитель земли Кеми, уже более не бог египтян, храм его затерялся среди великолепных сооружений, воздвигнутых в честь Юпитера, Венеры, Аполлона, Сераписа и других божеств, которые ничего не говорят мне. Дальше! Этих же самых, великолепных богов христиане презирают и отвергают, а поклоняются бедному, распятому на кресте ремесленнику, которого почитают воплощением божества на земле, Спасителем мира, и за веру свою умирают в ужаснейших муках, с улыбкой на устах! Скажи, ужели возможно, чтобы Бог снизошел на землю и сделался простым смертным? Ужели для славы Его Ему необходима ужасная смерть Его верных? Молю тебя, выясни мне, где же истина? Кто прав? Чей же бог – истинный?

Аменхотеп облокотился на стол и задумчиво его слушал. Когда же Рамери умолк, маг устремил на него свой проницательный, мудрый взгляд, выпрямился и сказал:

– Все правы! Все поклоняются единому Богу, только под разными именами, так как Бог – везде. Бог – это великое, первичное дыхание жизни, напоминающее и оживляющее собою все.

На углу рабочего стола стояла большая деревянная кадка, в которой рос кустарник, покрытый синими цветами, издававшими сильный, но приятный запах.

Рамери уже видел подобное растение в рабочем кабинете мага в Мемфисе и считал его магическим.

Аменхотеп наклонился, отломил ветку с цветами и, протянув ее скульптору, сказал:

– Смотри! Бог всюду проявляется в своих творениях. Цветок этот оживлен божественным теплом, заключает в себе великий закон совершенствования, украшен неувядаемой красотой, и благоуханный аромат его – дуновение Божества.