У молодой девушки было столько обожателей среди богатой молодежи Александрии, что узнать кто был таинственный даритель, было довольно трудно. Рамери заподозрил сначала самого Галла, но искреннее удивление патриция быстро разубедило его, а необычное богатство содержимого корзины подсказало ему другое имя.

Радостная, со сверкающим взором, Эриксо вынула из корзины роскошное платье из расшитой серебром ткани, усыпанное жемчугом покрывало, легкое и прозрачное, как паутина, затем ожерелье, пояс, диадему и несколько аграфов и браслетов. Все это было осыпано бриллиантами, жемчугом и изумрудами такой цены, что присутствующие обменялись удивленными взглядами. В небольшой корзинке, на шелковой подушечке, лежал венок из белых цветов, похожих на лилии, но только с синеватыми фосфоресцирующими чашечками. Эта гирлянда окончательно рассеяла подозрения Рамери.

Такие цветы он видел у Аменхотепа в перламутровой комнате: так это он прислал Эриксо такой царский подарок. Неужели маг питал к ней более глубокое чувство, чем то, в котором признавался.

Сама избранница, по-видимому, ничего не подозревала. Она восторгалась вкусом и богатством полученных вещей и нисколько не скрывала своей радости. Ее заботило только как бы чудные цветы не завяли до завтрашнего вечера.

На следующий день Рамери первый был готов к празднику. На нем была надета тога. В этом новом костюме ничто не выдавало в нем современника Амасиса, исключая разве, может быть, его чисто египетской внешности. Он был грустен; чувство пустоты и одиночества, по временам овладевавшее им, давило его и теперь. Оставалось более получаса до назначенного времени, и Рамери, сев у окна, задумчиво смотрел на сад, уже тонувший в сумраке ночи.

Легкий шум и прикосновение маленькой ручки заставило его быстро обернуться. Перед ним стояла Эриксо в своем волшебном костюме. В полумраке комнаты, освещенной только одной лампой, она казалась волшебным видением. Все на ней сверкало и горело; золотистые волосы, казалось, фосфоресцировали под белыми лилиями, такими свежими и бархатистыми, словно они только что были сорваны. Никогда еще не блистала она такой чарующей сотой, как в эту минуту. Глаза ее горели, а полная неги, страстная улыбка блуждала на ее полуоткрытых губах.

– Эриксо! Клянусь Ра и Осирисом, ты так прекрасна, что способна соблазнить самого бога! – вскричал пораженный Рамери.

Эриксо положила ему руки на плечи и полушутливо, полусерьезно сказала:

– Соблазнять бога желания не имею; с меня довольно одного твоего сердца. Разве я не спала терпеливо целые века, чтобы победить Нуиту?

Говоря, она склонилась к нему, радостная, как само воплощение искушения. Золотистые локоны ее ласкали его щеку, одуряющий аромат лилий кружил ему голову, он все забыл в эту минуту. Быстро привлек он к себе Эриксо и страстно поцеловал ее в губы. Но повторить своего поцелуя он уже не мог, Эриксо, как ящерица, ловко выскользнула из его рук и исчезла.

Сконфуженный и раздосадованный Рамери вымыл холодной водой свое разгоряченное лицо и оправил тогу. В это время появился раб и позвал его.

Когда он вошел в атриум – все уже были в сборе. Первый же взгляд, брошенный на Валерию, быстро уничтожил чувственное увлечение, внушенное ему Эриксо.

На патрицианке был розовый, вышитый серебром пеплум, а украшения из рубинов и венок из роз чудно шли к ее бледному цвету лица и к ее черным, как вороново крыло, волосам. Ее спокойная, величавая осанка, строгий и кроткий взгляд больших, темных глаз и высокая и стройная фигура – все это составляло полный контраст с Эриксо, маленькой, нежной, прозрачной и подвижной, как пестрая бабочка. И эта строгая и сдержанная красота Валерии производила могущественное влияние на Рамери. Когда он чувствовал на себе глубокий и чистый взгляд патрицианки, он был неуязвим и недоступен какому другому влиянию. Поэтому он оставался равнодушен и холоден, видя, что Галл, в присутствии жены, расточал Эриксо комплименты.