— Вѣрю, вѣрю, дорогая Анна Федоровна. И представьте, эта простота требованій въ вашей дочкѣ мнѣ особенно нравится, — отвѣчалъ Иванъ Артамонычъ. — Я обвороженъ. Позвольте, Надежда Емельяновна, ручку поцѣловать. Вотъ такъ… О, святая простота!

— Такъ ложу и съ знакомыми мы будемъ въ театрѣ? Вы мнѣ позволите приглашать, кого я хочу? — спрашивала жениха маденька.

— Да, да… Есть о чемъ разговаривать! Распоряжайтесь, какъ хотите. Можете пригласить въ ложу папеньку, маменьку.

— Какой-же мнѣ интересъ отъ папеньки и маменьки! Я хочу общества.

— Надя, что ты мелешь! Какого такого общества!

— Пускай говоритъ, пускай говоритъ. Каждое ея наивное слово вливаетъ мнѣ бальзамъ въ душу, перебивалъ Иванъ Артамонычъ мать Наденьки.

— Конечно-же общества. Я хочу пригласить молодыхъ людей.

— Фу, да ты хоть-бы постыдилась! Какіе такіе у тебя молодые люди? Откуда? Мелетъ разный вздоръ, а Иванъ Артамонычъ можетъ Богъ знаетъ что подумать?

— Какъ какіе! Напримѣръ, Петръ Аполлонычъ.

Лицо Ивана Артамоныча сдѣлалось серьезно.

— Это это такой Петръ Аполлонычъ? спросилъ онъ.

— Ей-Богу, не знаю, отвѣчала мать Наденьки. — По моему, просто она бредитъ или дурачится. Кто это такой Петръ Аполлонычъ, отвѣчай скорѣй! крикнула она на дочь.

— А гимназистъ, съ которымъ я играла въ спектаклѣ «Вспышку».

— Гимназистъ? Ну, этотъ не опасенъ, отвѣчалъ Иванъ Артамонычъ, превращая серьезное лицо въ улыбающееся. — О, простота, простота! О, святая наивность! Можете, можете приглашать въ ложу вашего Петра Аполлоныча, но предупреждаю, только тогда, когда у него будутъ отмѣтки хорошія насчетъ ученья. Другъ дѣтства это, что-ли? обратился онъ къ матери Наденьки.

— Ребенокъ, отвѣчала та. — Мальчикъ.

— Какой-же ребенокъ, ежели онъ бреется. Ему девятнадцать лѣтъ.

— Полно, полно, не фантазируй, глупая.

— Нѣтъ, я хочу, чтобы Петръ Аполлонычъ бывалъ съ нами. Онъ бѣдный, а между тѣмъ такъ любитъ театръ, что даже хотѣлъ уйти изъ гимназіи и поступить въ актеры. Иванъ Артамонычъ, я хочу, чтобы и его приглашали въ ложу изрѣдка.

— Извольте, извольте, божество мое. Потомъ мы будемъ ѣздить на рысистые бѣга. Страхъ какъ люблю лошадей.

— А я боюсь лошадей. Послушайте, будемте лучше ѣздить въ докторскій клубъ. Тамъ студенты прелесть какъ танцуютъ мазурку.

— Можно и въ докторскій клубъ, но бѣга бѣгами. А лошадей вамъ бояться нечего. Вѣдь вы будете сидѣть за барьеромъ! Лошади далеко. Развѣ вы никогда не бывали на рысистыхъ бѣгахъ?

— Не бывала, да и не хочу бывать. Ну, что такое лошади! Лучше-же яхтъ-клубъ.

— То лѣтомъ, а я вѣдь про зиму говорю.

— Да и зимой въ яхтъ-клубѣ катаются на конькахъ и съ горъ.

— Повѣрьте, Надежда Емельяновна, что, побывавъ на бѣгахъ, вы и сами пристраститесь къ лошадямъ. Наконецъ, на ваше счастье я буду ставить въ тотализаторъ и вы можете выиграть.

— А что это такое тотализаторъ?

Иванъ Артамонычъ объяснилъ.

— Ну, раза два-три въ зиму извольте, я съѣзжу для васъ, отвѣчала Наденька. — Но за это вы должны меня разъ въ мѣсяцъ на тройкѣ прокатить въ «Аркадію» или въ Озерки и опять чтобы съ нами была компанія.

— Хорошо, хорошо, святая простота. О, какъ это мнѣ нравится, когда она такъ наивно высказываетъ свои требованія! радостно воскликнулъ Иванъ Артамонычъ и прибавилъ:- Сами-же вы сейчасъ сказали, что вы боитесь лошадей, а тутъ проситесь кататься на тройкѣ.

— На тройкѣ я не боюсь. Да ужъ хорошо, хорошо, поѣду съ вами и на бѣга, ежели вы будете катать меня на тройкѣ. И вотъ еще что. Гдѣ мы лѣтомъ будемъ жить на дачѣ?

— Божественная Надежда Емельяновна, у насъ на Петербургской сторонѣ домъ та-же дача.