— Слава богу,— говорит,— сходил; твоего старика потерял, да, слышу, он домой вернулся.

И заговорила старуха — охотница была покалякать.

— Вернулся,— говорит,— кормилец, давно вернулся. Вскоре после успенья, никак. Уж и рады же мы были, что его бог принес! Скучно нам без него. Работа уж от него какая,— года его ушли. А все голова, и нам веселей. Уж и парень-то как радовался! Без него,— говорит,— как без света в глазу. Скучно нам без него, желанный, любим мы его, уж как жалеем.

— Что ж, дома, что ль, он теперь?

— Дома, родной, на пчельнике, рои огребает. Хороша,— баит,— роевщина. Такую бог дал силу пчеле, что старик и не запомнит. Не по грехам,— баит,— бог дает. Заходи, желанный, уж как рад-то будет.

Пошел Ефим через сени, через двор на пчельник к Елисею. Вошел на пчельник, смотрит — стоит Елисей без сетки, без рукавиц, в кафтане сером под березкой, руки развел и глядит кверху, и лысина блестит во всю голову, как он в Иерусалиме у гроба господня стоял, а над ним, как в Иерусалиме, сквозь березку, как жар горит, играет солнце, а вокруг головы золотые пчелки в венец свились, вьются, а не жалят его. Остановился Ефим.

Окликнула старуха Елисеева мужа.

— Кум,— говорит,— пришел!

Оглянулся Елисей, обрадовался, пошел куму навстречу, полегонечку пчел из бороды выбирает.

— Здорово, кум, здорово, милый человек... Хорошо сходил?

— Ноги сходили, и водицы тебе с Иордана-реки принес. Заходи, возьми, да принял ли господь труды...

— Ну и слава богу, спаси Христос.

Помолчал Ефим.

— Ногами был, да душой-то был ли, али другой кто...

— Божье дело, кум, божье дело.

— Заходил тоже я на обратном в хату, где ты отстал...

Испугался Елисей, заторопился:

— Божье дело, кум, божье дело. Что ж, заходи, что ли, в избу — медку принесу.

И замял Елисей речь, заговорил про домашнее.

Воздохнул Ефим и не стал поминать Елисею про людей в хате и про то, что он видел его в Иерусалиме. И понял он, что на миру по смерть велел бог отбывать каждому свой оброк — любовью и добрыми делами.