Жестоко обманутый в надеждах президент после этого случая впал в сильнейшую мизантропию, с горечью твердил, что у нас нельзя полагаться на общее мнение, ругал шляхту и уверял с клятвой, что если бы его стали просить на коленях, он не принял бы никакой должности… С тех пор он и уехал в деревню. Впрочем, говорят, что он опять явился на следующие выборы… Но какой был успех — неизвестно.

В жизни Атаназия, служившей только преддверием вечности, не могли произойти важные перемены. Любовь к духовным предметам неистощима, она не ослабевает и не пресыщает человека, одни земные блага непрочны, а небесные вечны. Укрепляя и возвышая душу молитвою, отшельник в безмолвном терпении провел жизнь свою, спокойно встретил смерть и переселился в вечность, как на великий и вожделенный пир, с трепетом нетерпения, с пламенным желанием и сладким страхом…

Последним взглядом он благословил друзей своих: бедного Юстина, старушку Гончаревскую и благородного ксендза Мирейко. Когда не стало этой оживляющей всех души, когда на другой день после погребения Атаназия домочадцы его увидели, как много потеряли они в одном человеке, то ни один из них не хотел уже оставаться в Шуре. Ксендз поехал в монастырь. Юстин, получив себе Горы по формальному завещанию воспитателя, переселился в свой пустой домик, чтоб чаще ходить на кладбище, пани Гончаревская поплелась за своим воспитанником. Шура со всеми землями и угодьями досталась Юлиану, потому что президент отказался от нее. Даже носилась молва, будто доверенный Юлиана внимательно рассматривал запись насчет Гор и покушался выгнать Юстина, либо купить его участок, лежавший посередине между Карлином и Шурой, но президент не согласился на это, сам поехал к Поддубинцу и заключил с ним полюбовную сделку, предоставив поэту пожизненное владение Горами и не удаляя его из места, столь дорогого для него воспоминаниями.

В старом дворе в Шуре поселился управитель. Его дети выстрелили все глаза в портретах Карлинских. Часовню, как вещь совершенно ненужную, закрыли, но зато устроили там фабрику смолы и терпентина в самых обширных размерах и по новейшей методе. Юлиан выплачивал свои долги и наживал состояние.

Алексей, по смерти Эмилия и Поли, по выходе замуж Анны, постоянно жил в Жербах, уединенно сидел в своей комнатке и одичал до такой степени, что никто не мог ни вытащить его из дому, ни развлечь, ни развеселить. Он уже не мог возвратиться к деятельной жизни. Юноша смеялся над ним, даже нередко ругал его, но это не принесло никакой пользы. Довольствуясь малым и вовсе не думая о будущем, Алексей все предоставил матери и брату, а сам проводил время только за книгами, в думах и тоске.

Только один раз, и то на самое короткое время, Алексей вышел из своей апатии и тем обнаружил, что некоторые предметы на свете еще занимали его. Это произошло по следующему случаю.

Мы сказали выше, что одна из жербенских помещиц, вдова Целестина Буткевича, имела у себя воспитанницу Магдусю. Эта девочка, несмотря на разные догадки и сплетни, неизвестно как явилась на свет и попала под опеку пани Буткевмч. На вопросы о ней вдова отвечала только, что это бедная сирота.

Приходя в возраст, избалованная с самого начала Магдуся стала служить помехой своей опекунше, еще не перестававшей думать о замужестве и ожидавшей предложения от пана Пристиана Прус-Пержховского. Девушка бегала по деревне без всякого присмотра, резвилась с крестьянскими детьми, и жалко было смотреть, как не радели о ее воспитании. Магдуся часто заходила и в дом Дробицких, а мать Алексея, хоть на вид суровая, брюзгливая и всегда занятая хозяйством, по доброте своей сжалилась над бедной сиротой. Она позволяла девушке сидеть у себя, понемногу учила ее, искореняла в ней вредные понятия и наконец так привыкла к Магдусе, что девушка более жила в старом доме, нежели у своей опекунши.