— Как же ты добр и благороден, милый Алексей, что приехал ко мне! — произнес Юлиан, обратясь к нему. — Я боялся, чтобы ты не проскакал прямо в Жербы.

— Если бы не я, верно, так бы и случилось, — отозвался доктор, — но, полагая, что полковница очень больна, я уговорил пана Дробицкого в подобные минуты не отказывать вам в своей помощи. Ведь вы одни.

— Благодаря Бога, мамаше не так дурно, сколько я могу понять, — перебил Юлиан, — но товарищ и хороший друг всегда приятнейший гость в доме, особенно для меня, потому что я давно не видал его.

Доктор, не пропускавший без внимания ни одного слова и желавший притом узнать о связях молодых людей, спросил:

— Как так?..

— Да так, что любимый товарищ, уже давно живя почти рядом со мною, о чем я, впрочем, не знал, ни одного разу не был в Карлине. Я непременно предупредил бы его, но мне даже не приходило в голову, чтобы для деревни он отрекся от юношеских надежд своих.

Гребер взглянул на обоих друзей, хотел понять причину, почему они так долго не видались, но ничего не понял.

При виде всего окружающего Алексей окончательно потерял смелость и молчал. Юлиан, отдыхавший в корчме, и Юлиан — хозяин этого феодального замка, представлялись ему далеко не похожими один на другого. Первый не отталкивал его, последний уже возбуждал в нем какое-то инстинктивное опасение. Бедному шляхтичу нужно было время освоиться с тем, что окружало его, он еще не понимал здешней, новой для него жизни.

Наконец подали чай, принесенный толпой лакеев на огромных серебряных подносах, все приборы поданы были с великолепием и пунктуальностью дома, где несколько веков на все существовали известные правила и предания, даже на способ резания хлеба, поданного завернутым в белую салфетку. Здесь опять непонятный избыток поразил Алексея: столько находилось тут приборов, неизвестных ему по своей цели и употреблению, а между тем необходимых для здешнего дома, столько загадок для человека, понимавшего только самый простой образ жизни! Смешно сказать, но Алексей с изумлением смотрел на бесчисленный подбор белого хлеба, булок, пирожных, кренделей, ножей и ножичков, ложек и ложечек, блюд и блюдечек, маленьких и больших чашек и стаканов, чайников, молочников… так что, по его мнению, всех этих приборов было бы достаточно не для трех, а по крайней мере для двадцати человек. Наконец, когда Юлиан с заботливостью спросил его, в чем он хочет пить чай — в стакане, в большой или маленькой чашке, он рассмеялся и сказал:

— Милый мой! Ты забыл, что говоришь со мною, я пью в том, в чему могу, и не привык к разборчивости. Дай мне, как хочешь, для меня все равно.

Доктор, желая показаться более цивилизованным в сравнении с Дробицким, попросил подать себе… стакан.

— А что будете пить? — с улыбкою прибавил хозяин.

— Что хочешь, милый Юлиан, — отвечал Алексей, — мне ничто не вредит и все вкусно, а потому, что находится на поле сражения, то и неприятель мой.

— Счастливец! — прошептал Юлиан со вздохом.

— Мне, пожалуйста, чаю, — прибавил доктор, не позволяя забыть о себе.

Потом сели за чай, и Алексей с изумлением смотрел на то, как старому товарищу его разогревали кипятком чашки, как принесли яйца всмятку, как наблюдали, чтоб его чай ни минутой дольше не стоял на самоваре… Все это представлялось ему непостижимой роскошью испорченного негою человека. Если бы не было Гребера, может быть, даже Алексей попросил бы друга объяснить некоторые тайны гастрономии, но присутствие постороннего человека удерживало его. Потом Алексей стал рассматривать комнату и в душе дивился пышности, казавшейся на половине мужчины совершенно излишней, даже смешной.