— Ну, половина — это ты хватил, Виталий Трифонович, — угрюмо возразил Семенов, — человек двадцать, может двадцать пять, конечно, проголосуют против — вся группка Маркова, все его приятели. А народ это голосистый, начальники да инженеры, вот и создается впечатление — людей мало, крику много. Нет, не боюсь я этих трезвонщиков. А Лазарев всегда такой, ты его хорошо знаешь, он никому спуску не дает, — говорят, в прошлом месяце на коллегии в Москве министру от него досталось. Ты учти другое — прямого отвода дать никто не осмелился. — И, высказывая свою заветную мысль, Семенов с уверенностью проговорил: — Против рекомендации крайкома не пойдут, в этом я уверен.

Многое в соображениях Семенова казалось справедливым. Чибисов хмуро заметил:

— После выборов вернемся к этому вопросу — мне кажется, недооцениваешь ты настроение товарищей, а верное зерно имеется у многих, кто выступал. Придется кончать с этой ссорой. Чтоб помочь вам, я вынесу все это на крайком: там заслушаем тебя с Марковым и примем решение.

— Давай, — согласился Семенов. Предложение Чибисова было ему неприятно, но спорить он не хотел.

Делегатам конференции были розданы отпечатанные списки кандидатов, и началось голосование. Когда счетная комиссия удалилась подсчитывать голоса, Семенов подсел к Чибисову, разговаривавшему с Верховенским и Ружанским.

— Обсуждаем положение на руднике, — сказал Чибисов, поворачиваясь к Семенову.

Семенов нахмурился и, наливаясь гневом, сердито посмотрел на Верховенского. Пять лет рудник шел в передовых предприятиях города, из месяца в месяц завоевывал переходящее знамя министерства. А недавно стал отставать и теперь держал в петле все заводы комбината. Директором рудника был Ружанский, опытный инженер, но слишком робкий, размеренной жизни человек — в трудную минуту у него не хватало энергии на быстрые, крутые меры. В горкоме рудником занимался Верховенский — он пропадал на руднике целыми сутками, подталкивал нерешительного Ружанского, прямо вмешивался в его распоряжения, проводил совещание за совещанием и каждый вечер, докладывая Семенову, обещал то сдвиг, то поворот, то перелом, но ничего не мог добиться. Семенов считал ответственным за срыв плана на руднике Верховенского.

— Положение тяжелое, — подтвердил Семенов Чибисову и гневно сказал Верховенскому: — Не знаю, как тебе, Александр Степанович, а мне стыдно. Столько разговоров, толкотни всякой, а дела не видно. Сергей Иванович, — он кивнул на Ружанского, — совсем зашился, а ты помочь не можешь. Неужели не умеете поднимать людей на борьбу за план? Смотри, теперь я в горкоме не слезу с тебя, ни минуты не дам сидеть в кабинете. Твое дело зажигать людей, а в бюрократы записываться тебе рано.

— Да ведь делаем все что можем, — оправдывался смущенный Верховенский. — Я уже докладывал на бюро горкома: рудари работают со страшным напряжением, сейчас нас держит механический завод — нужно перестроить и рационализировать работу наших механиков. — Он помолчал и осторожно добавил — он знал, что рассердит Семенова, но перед Чибисовым ему не хотелось скрывать своих мыслей: — Никакое соревнование у рударей, никакие хорошие слова не помогут, если двадцать три экскаватора простаивают половину рабочего времени из-за отсутствия деталей.

— Прячешься за ширму объективных причин, Александр Степанович, — безжалостно определил Семенов. — Слыхал такое уже не раз. Бил, быо и бить буду за такие кислосладкие оправдания. Не тебе это говорить и не мне слушать. — И, внутренне довольный неумным замечанием Верховенского — оно давало ему возможность ясно показать стиль своей работы, неизменно приносивший, как он считал, успех за успехом, Семенов громко и презрительно сказал Чибисову: — Вот всегда так наши молодые техники — спроси их, почему предприятие в прорыве, они тебе и детали экскаватора, и трансформаторы, и кабели — все перечислят, а о человеке не вспомнят.