Вдобавок кабель, лежа на удачно выбранном плато, нигде не опускается на такую глубину, где мог бы лопнуть. «Наутилус» доходил до самого глубокого места его залегания на глубине четырех тысяч четырехсот тридцати одного метра, и даже здесь кабель не обнаруживал никаких признаков напряжения. Затем мы подошли к месту, где произошел несчастный случай в 1863 году. В этом месте дно океана представляло собой глубокую долину шириной в сто двадцать километров, и если бы в нее поставили Монблан, то все-таки его вершина не выступила бы на поверхность моря. С востока долина заперта отвесной стеною в две тысячи метров вышиной. Мы подошли к ней 28 мая и находились всего в ста пятидесяти километрах от Ирландии.

Уж не намеревался ли капитан Немо подняться выше и высадиться на Британских островах? Нет. К моему большому удивлению, он вновь пошел на юг и вернулся в европейские воды. Когда мы обходили Изумрудный остров, я на одно мгновенье увидал мыс Клир и маяк Фастонет, который светит тысячам кораблей, выходящим из Глазго или Ливерпуля.

Очень важный вопрос возник в моем уме. Решится ли «Наутилус» войти в Ла-Манш?

Нед Ленд, вновь появившийся на людях с того времени, как мы шли вблизи земли, все время спрашивал меня об этом. Что я мог ему ответить? Капитан Немо не показывался нам на глаза. Он уже дал канадцу возможность взглянуть на берега Америки, не покажет ли он мне берега Франции?

Между тем «Наутилус» продолжал идти на юг. 30 мая он прошел в виду Ландсэнда и островов Силли, оставшихся у нас справа. Если он намеревался войти в Ла-Манш, ему следовало взять курс прямо на восток. Он этого не сделал.

В течение всего дня 31 мая «Наутилус» описал в море несколько кругов, что меня очень заинтриговало. Казалось, что он разыскивает какое-то определенное место, которое было нелегко найти. В полдень капитан Немо сам встал за управление. Мне он не сказал ни слова. Вид у него был мрачный, как никогда. Что могло так огорчить его? Может быть, близость европейских берегов или же всплывали в нем воспоминания о брошенной им родине? Что чувствовал он в это время? Угрызения совести или сожаление? Эти мысли долго вертелись у меня в уме, и в то же время было какое-то предчувствие, что случайно в самом близком будущем эта тайна капитана обнаружится.

На следующий день «Наутилус» маневрировал все теми же кругами. Ясно, что он искал в этой части океана какой-то нужный ему пункт. Так же, как накануне, капитан Немо вышел определить высоту солнца. Море было спокойно, небо чисто. На линии горизонта вырисовывалось большое паровое судно. На корме не развивалось никакого флага, и я не мог определить его национальность. За несколько минут до прохождения солнца через меридиан капитан Немо взял секстан и с исключительным вниманием стал наблюдать показания его. Полное спокойствие моря облегчало наблюдение. Не подвергаясь ни боковой, ни килевой качке, «Наутилус» стоял недвижно.

В это время я тоже находился на палубе. Закончив свое определение, капитан произнес:

– Здесь!

И он сошел в люк. Заметил ли он, что появившееся судно изменило направление и как будто шло на сближение с нами? Этого я не могу сказать.

Я вернулся в салон. Створы задвинулись, я услыхал шипение воды, наполнявшей резервуары. «Наутилус» стал погружаться по вертикальной линии. Спустя несколько минут «Наутилус» остановился на глубине восьмисот тридцати трех метров и лег на дно.

Светящийся потолок в салоне погас, окна опять раскрылись, и я сквозь хрусталь стекол увидел море, ярко освещенное лучами прожектора в радиусе полумили. Я поглядел направо, но увидал лишь массу спокойных вод.

С левого борта виднелась на дне моря какая-то большая вздутость, сразу обратившая на себя мое внимание. Можно было подумать, что это какие-то развалины, окутанные слоем беловатых раковин, как снежным покровом.