Принц Дармштадтский слушал ее с тревогой; исповедь королевы, обожаемой женщины, адресованная ему, человеку, поклонявшемуся ей как богине, разрывала бедняге сердце и вместе с тем вызывала крайний интерес. Он отдал бы все на свете, чтобы она обрела счастье, избавилась от страданий, о которых говорила так трогательно и искренне. Королева смахнула слезы, не пытаясь скрывать их, и продолжила:

— Вы видите, какая это мука! Король не может понять любви, которую я испытываю к нему, тем более ответить взаимностью. Он относится ко мне с нежностью ребенка, благодарного той, что ухаживает за ним и утешает, когда мать покидает его. Он все рассказывает мне, открывает передо мной душу, но говорит только о покойной королеве, и я разделяю его печали, его боль, чтобы испытать чувство, объединяющее нас хотя бы в этом. Я хочу любить тех, кого любит он, чтобы наши сердца были едины хотя бы в этом. И это все мое счастье.

Дармштадт молча поцеловал руку королевы.

— Вы жалеете меня! О! Я достойна жалости, вы правы, но он, быть может, заслуживает этого больше, чем я. Король и королева Испании и Обеих Индий несчастнее самого жалкого из своих подданных, лежащего на соломе и не имеющего куска хлеба. Я люблю его, а он — нет, король не может любить меня, как не мог любить свою первую жену, которую даже не в силах был ревновать, когда имел на это желание! Я обречена на одиночество, забвение, боль. Мне остается одно утешение — сделать немного добра, и потому судьба этой славной монархии волнует меня почти так же, как собственная участь. Испания потеряет короля, и честолюбивые соперники будут оспаривать ее друг у друга, ибо старое древо Изабеллы Католички пустило свой последний и умирающий побег.

— Прекрасная земля Испании — лакомый кусок, который захотят ухватить все, кто имеет на него хоть малейшее право, и войны, бедствия последуют неизбежно. Но что можно с этим поделать, ваше величество? Вы не можете идти против воли Бога.

— С вашей помощью, кузен, я могу, мне кажется, избавить Испанию от этих несчастий. Имея надежного друга и действуя в глубокой тайне, я совершу это великое деяние, и Бог, я уверена, благословит меня.

— Неужели я могу помочь вашему величеству?

— Можете, и вот как. Вам ничто не мешает покинуть Мадрид?

— Я могу уехать хоть завтра.

— Пока рано, не все еще готово, далеко не готово; к тому же нам нельзя вызвать подозрение у графа фон Мансфельда: если он узнает хоть что-нибудь о том, что я задумала, все потеряно. Старайтесь поддерживать его в его заблуждении. Небеса простят нам этот обман, иначе Испания будет погублена. Вы знаете принца Баварского, сына курфюрста — главы моего рода?

— Да, сударыня, ему семь лет и судя по всему этот ребенок свершит великие дела.

— Так и будет. Что ж, дорогой принц, если Бог поможет, именно он станет наследником испанской короны. Ему она и должна принадлежать, ибо его покойная мать была племянница Карла Второго; следовательно, малыш — внук Филиппа Четвертого, так же как дети дофина; но они отказались от нашей короны, ведь Франция и без того прекрасное королевство, способное удовлетворить человеческие желания; подобной страны больше нет, это самый прекрасный бриллиант в короне Бога.

Надо заметить, что все иностранцы, даже те, что презирают нас, говорят одно и то же. Они завидуют нашей стране и поневоле признают, что другой такой нет на земле.

— Значит, вы хотите, ваше величество, сделать этого юного принца наследником и рассчитываете на меня?..

— Вы должны сообщить об этом его отцу, пока никто не догадался о моем намерении.

— Я отправлюсь в путь, когда будет угодно вашему величеству.