«Теперь ты веришь мне, не так ли? Отправляйся к Анне Нёйбургской. Скажи ей, что завещание короля необходимо признать недействительным, что Австрийская династия в Испании не угодна Богу, ее преступления переполнили чашу его терпения. Законные наследники — дети дофина, и справедливость должна восторжествовать. Пусть Анна Нёйбургская действует в этом направлении, если хочет обеспечить себе хоть минуту покоя в этом и в ином мире».

Вот что, ваше величество, он велел передать вам, добавив, что вы получите такую помощь, на которую вовсе не рассчитываете; что не надо отчаиваться, если возникнут препятствия; что вас, возможно, оттолкнут, не поняв, но в конце концов вы достигнете цели. И если вы не прислушаетесь к моим словам, то будете мучиться до тех пор, пока не уступите».

Королева не верила своим ушам. Она знала Юсуфа, не сомневалась в его честности и обширных научных познаниях; если бы она услышала подобное из других уст, то не придала бы никакого значения сказанному. Но Юсуф! В нем она не могла сомневаться.

— Увы! — ответила королева. — Что могу я сделать? Но я попытаюсь, клянусь вам, только добьюсь ли успеха? Я ненавижу Австрийский дом после смерти моего бедного кузена, после попытки запятнать мою честь с помощью принца Дармштадтского, я хотела бы обратить мысли короля к Франции, ибо это справедливо. Луиза Орлеанская, если она действительно являлась герцогу де Асторга, смогла бы повлиять на короля лучше, чем я, напомнив о себе. Так пусть она мне поможет, а я, по крайней мере, постараюсь действовать.

Анна Нёйбургская жила среди всего этого как мученица, терпящая пытки; она вызывала жалость у всех, кто видел ее. Однажды у одной из ее служанок сорвалась фраза:

— Даже ради двадцати корон я не согласилась бы оказаться на месте нашей несчастной королевы!

Анна выезжала только с королем в карете с задернутыми кожаными шторками, ни с кем не разговаривала, кроме как со своими приближенными, и виделась лишь с двумя друзьями — принцем Дармштадтским и адмиралом, но с ними она не делилась своими горестями, храня их в глубине души как самое драгоценное сокровище, ведь эти страдания причиняла ей ее любовь.

На следующее утро после той памятной ночи королева послала за адмиралом. Она тщательно обдумала этот шаг и, хотя была уверена в этом человеке не так, как в Дармштадте, отдала предпочтение испанцу, полагая, что иностранцу не следует вмешиваться в дела Испании. Пристрастие адмирала к Австрии было хорошо известно, и все же королева решила использовать его, а если это не удастся, найти другого посланника.

Адмирал явился в назначенный час. Сначала королева заговорила с ним о чем-то второстепенном — она все еще колебалась. Но когда адмирал выразил удивление по поводу срочного приглашения во дворец, обернувшегося ничего не значащим разговором, королева набралась храбрости и объяснила, зачем она позвала его:

— Я хочу дать вам одно поручение, господин адмирал, и прошу вас исполнить его сегодня же, каким бы удивительным оно вам ни показалось. Мне кажется, вы не слишком близко знакомы с герцогом д'Аркуром.

— Я действительно плохо знаю посла Франции; ему известно, что я не француз, и мы оба не стремились к частым встречам.