– Напорешься еще с испугу, а мы отвечай за тебя, – добавил другой, в шлеме с наносником, – юный, лет семнадцати, но самый рослый из всех.

По-славянски они говорили совершенно свободно, как на родном языке, лишь выговор немного отличался от волынского. Это удивляло Обещану, считавшую, что все русы – варяги из заморья.

Прижавшись к стене, Домарь быстро переводил взгляд с одного лица на другое, но видел только железо полумасок и бороды: русую, рыжеватую. Стоявший ближе двинул топором, показывая на рогатину в его руке. Домарь медленно прислонил копье к стене.

– Укладку открывай, хозяйка, – велел первый Обещане.

Она вопросительно глянула на мужа, но Домарь не отрывал глаз от русов. Тогда она придвинулась к скрыне и дрожащими руками подняла крышку.

Русин с кольчугой на лице шагнул ближе, сорвал и отбросил холстину, которой было прикрыто содержимое скрыни. Обещана задрожала: казалось, в самое ее нутро лезут эти чужие руки. Там ее приданое – все то, что родители отправили к Плетине на другой день после того, как отпустили из дому саму дочь. Для чего? Чтобы русин рылся в ее нажитках, будто в сору, выбирая, что поценнее?

– Хорошо живешь! – Рус выдернул из-под свертков тканины связку куньих шкурок – десяток на ивовом пруте. – Тут на десять лет хватит. Чего ж сразу за копье хвататься – тебе ж есть чем заплатить!

– Мы вам не должны! – сквозь зубы ответил Домарь. – Сперва надо ряд положить…

– Вот мой ряд! – вразумительно, как дитяте, ответил русин и показал рукоять меча в ножнах. – И куда мы приходим, там уже все нам должны. Чем крепче уразумеешь – тем целее будешь. Пошли, дренги! – бросил он своим и подался к двери, держа в руке десяток куниц.

– Куда все-то понес! – вскрикнула изумленная такой наглостью Обещана. – Одну же вам…

– Соберем что нужно – лишнее вернем, – бросил русин на ходу.

Но Обещана поверила ему не больше, чем он сам верил в эти свои слова.

– А ну отдай!

Обещане будто огнем полыхнуло в лицо – так она возмутилась. Ее куницы, отцом ей данные на будущее приращение хозяйства, какой-то выползок подхватил, будто пук сена, и уносит! Без ряда, без закона! Она метнулась следом и вцепилась в своих куниц, даже почти вырвала – русин не ждал нападения от молодухи.

– Ого! – Одной рукой хватая шкурки, другой он отпихнул ее; его спутники засмеялись. – Бойкая куница какая!

– Отдай, не твое! Это приданое мое, это не на дань!

– Приданое? – Русин прищурился, и Обещана впервые увидела его глаза между верхней кромкой шлема и кольчужной завеской. Немного опухшие, покрасневшие от недосыпа, эти усталые глаза цвета железа впервые взглянули на нее, как на живое существо. – Ты ж только год как замуж вышла, да? – Он оценил ее убор с красной бахромой. – А «княжое» платили со свадьбы?

– Кому платить было? – Обещана попятилась.

«Княжое право» она приготовила самым первым – едва в двенадцать лет плахту надела. Думала, что приведется самому Етону дар подносить, старалась, как для бога. «Княжое право» выплачивают с каждой свадьбы и с рождения каждого дитяти – отрезом беленого льна на рубаху, и чем лучше тканина, тем больше чести.

– «Княжое право» своему князю платят. – Домарь подошел к ним, стараясь заслонить собой жену. – А наш князь – Етон. Как придет гостить, так и получит. А вы берите вашу дань, а на иное пасть не разевайте.