Город Давидов, Дом Давидов. Дэвид, Дэвид, Дэвид.

Ребенок, подумала Лайла. Ее мысли должны быть только с ребенком. Не с домом, не со звуками снаружи (там чудовища), не с Дэвидом, который не вернулся домой (мертвый Дэвид), ни с чем иным. Все источники четко свидетельствуют о том неоспоримо, что негативные эмоции влияют на плод. Он думает о том, о чем думаешь ты, он чувствует то, что чувствуешь ты, если ты все время боишься, что тогда? Эти тревожные слова, которые Лоуренс говорил на кухне. Он хотел, как лучше, он просто пытался сделать то, что будет, как он думал, лучше для нее и Евы (Евы?), но должно ли все это быть правдой лишь потому, что он это сказал? Это теории. Это его воззрения. Не то чтобы она не была согласна. Вероятно, действительно пора уходить. Вокруг стало ужасающе тихо (бедный Роско). Будь здесь Брэд, он бы сказал ей то же самое. Лайла, пора уходить.

Потому что она все время ощущала, что ребенок, которого она носит, – не новый человек в этом мире. С того самого дня, когда она сидела в туалете, зажав меж бедер полоску теста, эта мысль поглощала ее все сильнее. Этот ребенок – не новая Ева, не другая Ева, не замена Еве, она и есть Ева, их маленькая девочка, вернувшаяся домой. Будто мир решил исправить свою ошибку, ужасающую, вселенскую ошибку в виде смерти Евы.

Ей хотелось рассказать об этом Брэду. Больше, чем хотелось. Даже просто произнеся его имя, она ощущала тоску, такую сильную, что на глазах выступали слезы. Она же не собиралась замуж за Дэвида! Зачем Лайла вышла замуж за Дэвида – лицемерного, властного, вечного доброхота Дэвида, – когда она уже замужем за Брэдом? Да еще теперь, когда Ева скоро родится и они снова станут семьей?

Потому что Лайла все еще любила его, вот что. Это самая грустная и печальная загадка во всем этом. Она никогда не переставала любить Брэда, как и он ее, ни на секунду, даже тогда, когда их любовь превратилась в боль, непереносимую для них обоих, когда их маленькой девочки не стало. Они расстались, чтобы забыть это, будучи не в состоянии сделать это, пока они вместе. Скорбная, но неизбежная разлука, как континенты, в незапамятные времена разделившиеся из одного. Они сопротивлялись до самого конца. Лайла вспомнила тот вечер, перед тем как ушел Брэд. Чемоданы в коридоре дома на Мэрибел стрит, все улажено с юристами, столько слез пролито, что они уже не понимали толком, по ком плачут. Общее состояние, будто ненастье. Мир непрекращающихся слез. Тогда он пришел к ней в спальню, куда уже давно не приходил, залез под одеяло, и еще на один час они снова стали парой, молча двигаясь в темноте, их тела, которые все еще желали того, что уже не могли вынести их сердца. Они не сказали друг другу ни слова. Наутро Лайла проснулась одна.

Но теперь все изменилось. Ева родится! Ева уже почти тут! (Мертвы, мертвы, все мертвы.) Ей надо написать Брэду письмо, вот, она точно это сделает. Конечно, он же должен прийти и увидеть ее, уж такой он человек. На Брэда всегда можно положиться, когда весь мир летит к чертям собачьим. Что, если он придет, а ее здесь нет? Воодушевленная своим решением, Лайла подползла к небольшому столику, не вставая, чтобы ее не было видно в окно.