Закрыв заднюю дверь машины, он посмотрел на Лайлу, которая стояла у входной двери дома. Закрыв дверь на замок, она что то достала из сумочки. Конверт. Потом достала рулон малярного скотча и приклеила конверт к двери. Отошла назад и посмотрела на него. Письмо? И кому бы это? Дэвиду? Брэду? Наверное, одному из них, но Грей понятия не имел, кто из них кто. Казалось, они с легкостью сменяли друг друга в сознании Лайлы.

– Вот, – провозгласила она. – Теперь все.

Подойдя к «Вольво», она отдала ему ключи.

– Ты не против, если ты поведешь машину?

Это Грею тоже понравилось.

Грей решил, что лучше всего будет держаться в стороне от главных магистралей, по крайней мере пока они не выберутся из города. Хотя они это и не обговаривали, видимо, частью их соглашения стало то, что он постарается избегать всего того, что может вывести Лайлу из равновесия. Как оказалось, в этом не было особой надобности. Женщина едва отрывала взгляд от журнала. Грей проехал через пригороды, и ближе к полудню они уже ехали меж пустых полей цвета подгорелого тоста и холмов, в восточном направлении, по узкой асфальтовой дороге местного значения. Город исчез позади, как и Скалистые Горы, голубеющие в утренней дымке. Все вокруг выглядело каким то пустынным и заброшенным – еле заметные полоски облаков в голубом небе, высохшие поля, шоссе, по которому катились колеса «Вольво». Через некоторое время Лайле надоело читать, и она уснула.

Бесспорно, ситуация странная, но с каждой новой милей и часом в дороге Грей чувствовал, как его сердце наполняется ощущением правильности. Он никогда в жизни ни для кого ничего не значил, если по правде. Попытался вспомнить хоть что то, что то, что можно было бы сравнить с нынешним чувством. На ум пришла только история бегства Марии и Иосифа в Египет – детское воспоминание, Грей уже много лет в церковь не ходил. Иосиф всегда казался ему странным чуваком, почему то заботящимся о женщине, которая носит чужого ребенка. Но теперь Грей увидел в этом свой смысл. В том, как человек может привязаться к другому только потому, что другой этого желает.

А еще штука в том, что Грею нравились женщины, всегда нравились. С мальчиками – совсем другое дело, не то. Не то, чтобы они ему нравились или не нравились, ему просто это было нужно, в силу его собственного прошлого, всего того, что случилось с ним самим. Так это объяснял Уайлдер, тюремный мозгоправ. Мальчики – навязчивое желание, говорил ему Уайлдер, для Грея – способ вернуться в тот момент, когда над ним самим надругались, заново проиграть его, пытаясь это понять. Для Грея желание трогать мальчиков не было осознанным решением, не более чем желание почесать там, где чешется. Многое из того, что говорил Уайлдер, казалось Грею полной фигней, но не это, и Грей тогда чувствовал себя несколько лучше, зная, что в происходящем не только он виноват. Не то чтобы это помогло ему соскочить с крючка, Грей и до этого немало ругал себя сам. И на самом деле даже рад был, когда его посадили. Прежний Грей – тот, который часто вдруг осознавал, что опять толчется у детской площадки, или медленно расхаживает у школы в три часа дня, или ноги сами несут его летним днем в раздевалку общественного бассейна – тот Грей был человеком, которого Грею нынешнему хотелось больше не видеть никогда в жизни.

Его мысли снова вернулись к тому моменту, к объятиям на кухне. Это не то, что у мальчиков девочек, Грей понимал это, но и не что то другое. Грей почему то вспомнил Нору Чан, девушку, с которой он встречался в старших классах школы. На самом деле она не была ему подружкой, между ними вообще ничего не было. Просто какое то время они играли в группе – когда Грею очень ненадолго взбрело в голову играть на трубе. Иногда, после репетиций, Грей провожал ее домой. Они даже не прикасались друг к другу, но было что то в тех прогулках, что то, что впервые в жизни дало ему ощущение, что он не один на этом свете.