Она действительно предпринимала доблестные попытки как-то спасти дело. Но я не слышала окончания ее показаний после того, как Годфри Лоуелл вслух зачитал содержание обнаруженной нами на Халкетт-стрит непонятной записки. Лаура неожиданно схватила меня за руку.

— Элизабет, о боже! — зашептала она возбужденно. — Разве Сара не говорила тебе о шкафчике?

— Что говорила?

— Пойдем! Нам надо быстро домой!

Однако мы не сразу выбрались из переполненного зала. Люди стояли и в дверях, и в коридоре. Когда же мы, наконец, протолкались наружу, оказалось, что Роберт тоже присоединился к любопытной толпе внутри здания. Помятая Лаура едва не плакала, я была не в лучшем состоянии.

В конце концов Роберта нашел Уолли и поехал вместе с нами.

У меня был свой ключ, так как все слуги пропадали на суде. На первый взгляд, в доме все было как всегда.

Суть дела Лаура нам объяснила по дороге:

— Сначала я хотела написать тебе, а потом мне понадобилось кое-что здесь купить, и я написала Саре. Она должна была тебе передать. Почему ты сразу не сказала, что Сара что-то спрятала? Конечно, это в шкафчике.

Со времени зачтения записки в суде до того момента, как мы подъехали к дому, прошло, наверное, минут сорок. Нас подталкивало естественное желание побыстрее добраться до дома и получить, наконец, ключ к разгадке, но только Уолли действительно понимал всю важность спешки. А не упоминать о ней у него были свои причины.

Пока мы ехали, он почти ничего не говорил. Сейчас я вспоминаю, что он тогда был очень бледен, а судорожные движения плеча и головы даже участились. Но когда я открыла парадную дверь, дом выглядел обыкновенно. Нас, как всегда, встретили собаки: Изабелла с величавым достоинством, а Джок — с веселой экспансивностью. Все слуги с утра уехали в суд, в доме было тихо.

Лаура направилась прямо в гостиную, и поскольку я недавно опять вставила ключ в шкафчике на место, она сразу же открыла центральную дверцу. Шкафчик представлял собой прекрасный образец мебели в стиле Людовика XIV. По существу, это маленький секретер, в котором выдвижная полка образует столик для письма, а над ним находятся три дверцы. Боковые дверцы стеклянные, через них видны старинные статуэтки из Челси, принадлежавшие еще моей матери, а центральная дверца деревянная. Как я уже говорила, она красиво украшена золоченой бронзой.

Лаура открыла именно центральную дверцу, и только тут я впервые заметила, что на ее внутренней поверхности, отделанной ореховым деревом, расположена примерно дюжина розеточек, закрывающих головки винтов, которыми крепится овальное украшение снаружи. Одна розеточка находилась в центре. При желании их можно было принять за циферблат часов.

— Пять часов справа, семь часов слева, нажать на шесть, — повторила Лаура и проделала необходимые операции. — Дай-ка мне твой нож, Уолли.

Кончик ножа Уолли был обломан. Сейчас я это вспомнила хорошо, но тогда не придала никакого значения. Я помню также, что у него дрожали руки. В конце концов мне пришлось достать свой перочинный ножик из письменного стола, и Лаура аккуратно подсунула лезвие под металлическую окантовку дверцы. Задняя часть дверцы отскочила, и мы увидели в ее наружной части довольно большое углубление: но мелкое, не более полудюйма. Там было пусто.

Мы дружно посмотрели друг на друга. Мое разочарование было велико, а Лаура едва не расплакалась. Что чувствовал Уолли, я могу только предположить. Он начал внимательно разглядывать дверцу, и я увидела на ней несколько царапин. Лаура их тоже увидела.

— Их не было, когда ты его покупала?

— По-моему, нет.

Уолли впервые по-настоящему вмешался в разговор:

— Почему тут вообще должно что-то быть? Нас опередили, вот и все.