Мы, все трое, не то чтобы оцепенели — просто на какое-то время замерли в изумлении. Если это человек, как он ухитрился попасть на палубу? Невозможно ведь, чтобы какое-то судно подошло к нам вплотную и встало борт к борту, мы непременно заметили бы даже в тумане. Вот именно эти мысли у меня вертелись в голове.

И тут же к загадочной фигуре кинулся вахтенный матрос, на ходу срывая с плеча автомат. Успел еще его вскинуть на уровень груди, а больше ничего по успел, ни слова не произнес — фигура резким рывком бросилась ему навстречу, будто атакующая змея, молниеносно и бесшумно, она и вахтенный встали грудь в грудь, как собравшиеся подраться мальчишки…

Опять-таки в совершеннейшей тишине — фигура при этом не подняла рук, осталась прежней — вахтенный задергался, подломился в коленках, рухнул на палубу и замер, нелепо вывернув левую руку, выронив автомат. Фигура недолго постояла, обогнула тело по короткой дуге и, вновь со скоростью неторопливого пешехода, двинулась прямиком к надстройке, к рубке, к нам…

Вот тут мы форменным образом оцепенели. Она оказалась уже метрах в десяти, но рассмотреть ее лучше все равно не удавалось: очертания все так же нечеткие, то ли и впрямь на лицо низко надвинут капюшон, либо тут что-то другое…

Первым опомнился капитан. Он был чистокровнейшим ирландцем, как большинство из них, парень отчаянный. Ирландцев я насмотрелся, много общался: мать у меня ирландка, я сам наполовину ирландец, жена, так вышло, тоже ирландка — у матери было немало родственников и знакомых, ирландцы не меньше русских любят многолюдные застолья, праздники, шествия — кстати, во время одного такого шествия, в День Святого Патрика, я с будущей женой и познакомился…

Остекление у нас в рубке было не сплошное, верхняя половина лобовых стекол опускалась вниз, как в домах. «Старик» сделал шаг влево, вмиг опустил стекло, выхватил пистолет из кобуры и открыл беглый огонь. Моряки сплошь и рядом — неважные стрелки, но с такого расстояния трудно промахнуться. Он должен был раз за разом попадать в цель, но никаких следов на темно-серой «рясе» не оставалось, фигура с той же скоростью двигалась к нам, капитан палил…

И тут она, уже будучи метрах в трех от рубки, словно бы дрогнула, встрепенулась, не отвернувшись и не поворачиваясь, как стояла, левым плечом вперед скользнула к борту. Снова язык тумана навис над палубой, как бы слизнул ее начисто. Пропала с глаз. Остался только неподвижно лежавший вахтенный. И туман вокруг, начинавший светлеть и редеть…

Я застыл как вкопанный, и рулевой тоже — штурвала он не бросил, но, кажется, эсминец слегка отклонился от курса. Капитан, медленно-медленно опуская пистолет, рявкнул:

— Полный вперед! Держать прежний курс!

Первая команда могла относиться только ко мне — рулевой никак не мог бросить штурвал. Оцепенение прошло, я кинулся к машинному телеграфу и моментально перевел стрелки на «полный вперед». В рубке воняло пороховой гарью, капитан, не глядя, совал пистолет в кобуру — и удалось ему только со второй попытки. Рулевой тоже словно бы очнулся, чуть переложил штурвал. Эсминец рванул вперед, впереди, по бокам, смутно угадывались буруны рассекаемой воды, но если бы не легкое сотрясение корпуса, из-за которого все трое невольно переступили на месте, никак нельзя было определить резкое повышение скорости: из- за проклятого тумана казалось, что мы стоим на месте…

Справа внизу с грохотом ударила о стенку надстройки дверь из броневого листа, затопотали матросские ботинки: на палубу вылетела авральная команда, рассыпалась по палубе, водя налево-направо стволами автоматов, кто-то кинулся к лежащему вахтенному, кто-то оглянулся на рубку.