— Скоро мы узнаем, лгали вы тогда или сейчас, — произнёс Болингброк, которому потребовалось несколько мгновений, чтобы вернуть себе прежнюю вальяжность. — Однако я хотел поговорить с вами о другом — о принце.

— О Георге-Людвиге Ганноверском? Отличный малый.

— Нет, Роджер. О его королевском высочестве Джеймсе Стюарте, по праву, если не по закону, нашем будущем короле. — Он поднял руку. — Королева приняла решение. Она не может отречься от брата. Она сделает его своим наследником.

— Так пусть заберёт фарфор и столовое серебро, мне ничуть не жаль. Только не Британию. Это в прошлом.

— Истинное право никогда не будет в прошлом.

— Временами, когда я говорю с тори, мне кажется, будто передо мной — средневековый реликт, — сказал Роджер. — Что за чудесная квинтэссенция в крови, по-вашему, даёт Стюарту право повелевать страной, которая его ненавидит и которая исповедует другую религию?

— Вопрос в том, будут нами повелевать деньги и толпа, которые для меня суть одно и то же, ибо они равно лишены разумного устремления, или тот, кто служит высшему благу? В этом смысл королевской власти.

— Мысль заманчивая, — помолчав, сказал Роджер. — И я вас понимаю, Генри. Мы на распутье. Одна дорога ведёт к совершенно новому способу управлять людскими делами. Это система, которую я в меру сил помогал строить; Королевское общество, Английский банк, перечеканка, Ганноверы на британском престоле — её элементы. Вторая дорога ведёт в Версаль, к тем порядкам, которые завёл у себя французский король. Я не слеп к величию Короля-Солнца. Я знаю, что во многих существенных отношениях Версаль лучше всего, что имеем мы. Однако каждый пункт, по которому мы уступаем Версалю, в чём-то восполнит строящаяся система.

— Эта система уже несостоятельна, — проронил Болингброк. — Здесь становится прохладно. Идёмте, у меня есть спешное дело в кабинете.

Он настоял, чтобы Роджер первым прошёл через дверь на лестницу. Вскоре они уже были в маленьком кабинете на третьем этаже. Днём отсюда открывался вид на всю площадь. Сейчас, напротив, вся Голден-сквер видела их, потому что Болингброк оставил незадёрнутыми занавеси, а в кабинете горело много свечей. В обсерватории они были словно за сценой, где актёры болтают по- свойски, дожидаясь выхода.

Теперь выход состоялся. Спектакль смотрели все люди на Голден-сквер, включая двух опоздавших, которые только что выпрыгнули из фаэтона. Один из них препирался со слугой Болингброка; Роджер слышал голос, хотя не разбирал слов. Сцепив руки за спиной, он подошёл к окну и глянул вниз: сэр Исаак Ньютон что- то властно говорил дворецкому, тот часто кивал, разводил руками, но не двигался с места. Даниель расхаживал за спиной у Ньютона с видом разом взвинченным и скучающим.

Тем временем Болингброк направился прямиком к бюро, стоящему у соседнего окна. Там лежал пышно оформленный документ, которому недоставало лишь подписи.

— Джентльмены, как правило, не говорят о деньгах…

— Простите, Генри?

— Минуту назад я сказал, что ваша система несостоятельна. Прошу не считать меня вульгарным.

— И в мыслях не было. Однако здесь жарко. Вы позволите мне открыть окно?

— Прошу, Роджер, чувствуйте себя совершенно свободно. Наслаждайтесь прохладой, по крайней мере, покуда вы у меня в гостях; как только вы отсюда выйдете, вас начнёт припекать. Это постановление, которое издаст завтра Тайный совет: в нём назначается испытание ковчега.