Оборвыш медленно поднялся, мрачный, как вечернее небо, и вынул плод своей фантазии из рук бывшего друга. Тот не сопротивлялся — зачарованно смотрел на драгоценный предмет.

— Бумага, — повторил Пузырь, поражённый. — Неужто настоящая?

— Настоящая, — буркнул Оборвыш.

— Откуда она у тебя?

— Нашёл, — он аккуратно сложил рукопись в заплечник.

— Ты знаешь, сколько она стоит?

— Знаю.

Пузырь долго молчал. В глазах его мерцала зависть.

— А зачем ты её исчиркал?

Оборвыш криво улыбнулся. Лёгкое раздражение, на миг посетившее сознание, быстро отступало.

— Писал, — объяснил он. — Записывал небылицу.

— Писа-ал? — протянул Пузырь. И чуть не выронил лепёшку от изумления. — Ты умеешь писать?

— Да.

— Как жрец, что ли?

— Это не запрещено.

— Ну, мыслитель… — Пузырь не знал, что и сказать, какое ругательство найти. — Где обучился-то?

— На пнях.

— Понятно… От нечего делать.

— Да, ты прав, — Оборвыш зевнул, потянулся, неторопливо надел заплечник и, не оглядываясь, пошёл вглубь леса.

— Эй, погоди! — окликнул его Пузырь. Он остановился. — Ты куда? Давай, вместе заночуем!

— Я подумал, что ты захочешь ужинать в одиночестве.

Пузырь добродушно посмеялся.

— Ничего, поделюсь с тобой. Земляк как-никак. Интересно ведь, второй раз встречаемся сегодня!

Оборвыш вернулся, улыбаясь. Он вдруг ощутил радость оттого, что Пузырю, оказывается, небезразлично его общество. Точнее, не очень безразлично. Конечно, друг детства нынче стал толстым, самоуверенным, испорченным дорогой перекупщиком, но всё-таки это был он. И пусть Пузырь покинул деревню в качестве «бывшего друга», пусть их тогдашняя ссора оставила в памяти гнусный след, всё-таки это был он.

—