|
Из Азии на другой континент перекинулась, до Калифорнии добежала. Будто хотела отменить само понятие «Азия», присоединив его к понятию «Европа». Протерла глаз — «окно в Европу» — то ли на нас смотрят, то ли мы… опять не видно. И Петербург преждевременен. Жертва пространства — жертва пространству. Любопытно, что Россия отдаст Аляску (судя по кроссвордам, «самый большой американский штат» — sic!) в залог лишь тогда, когда крепостное право решится все-таки отменить. Будто от одной мысли, что земля может принадлежать и просто человеку, пространство в сознании потрескивать стало. Снова ринулись к Индии, в подбрюшье: Хорезм, Самарканд, Хива… захотелось потеплее подоткнуться.
При Пушкине Средней Азии еще не было, а Аляска еще была. Пушкина, особенно под конец жизни, тот край Империи весьма занимал: и Китай, и Камчатка, и Америка. Идея перепрыгнуть стадию развития воплотилась в Пушкине как ни в ком. Как ни в Петре, ни в Ленине. Причем никакого насилия, кроме как над самим собой. Потому что у него во власти было лишь слово, за него он и был в ответе. Вряд ли он ни о чем не подозревал.
Свободы сеятель пустынный, я вышел рано, до звезды. (1823) Зачем ты послан был и кто тебя послал? (1824) И Он мне грудь рассек мечем… (1826) Я памятник себе воздвиг… (1836)
Возможность понимать Петра как себя… Все то, что измученному школой сознанию покажется в лучшем случае метафорой, а в худшем избытком пафоса, может оказаться просто записью в дневнике: «Это делает мне большую разницу…» Пушкин знал, что делает, бросая вызов Дантесу. Мысли Сальери о Моцарте были ему близки больше, чем понятны, как мысли о самом себе. Зависть была, а Сальери не было. Надо было его родить. Для начала в виде литературного героя. Он рожден вместе с благородным мстителем. Скажем, Сильвио из «Выстрела». Созвучно. Не знающий цены жизни, поплевывающий косточки граф Б. — чем не Моцарт? Только Сильвио прострелил картину, а не тело. В брюшину попали Пушкину. Жертва времени — жертва времени. «Ужо тебе!» — погрозил было обезумевший Евгений Петру. Ужо нам…
Преждевременность — грозная вещь. «Ничего более русского, чем язык, у нас нет»… Легко было сказать. Имена всех народов — существительные, от понятных стран. Один русский — прилагательное, не иначе как к слову «человек». Определение осталось, «человек» — опущен. Петр принес себя в жертву Петербургу, Пушкин — русской речи, Петербург пожертвовал себя России, русские — XX веку. Кому же пожертвует себя Россия, как не всему миру? Чтобы остался на земле человек. Иначе зачем вся эта преждевременность? Не для того ли, чтобы совпасть с самим собой во времени? Чем не идея… |
