Города мне не по душе. Пороки и всякая мерзость плодятся в них, что мухи в навозной куче, а сейчас здесь зреет нечто худшее.
– Вы имеете в виду восстание? – спросил Хилари, нисколько не обеспокоенный. – То же самое можно сказать о доброй половине Индии. И по-моему, чем скорее оно начнется, тем лучше: нам необходим взрыв общественного недовольства, чтобы очистить воздух и пробудить от летаргического сна самодовольных болванов в Калькутте и Симле.
– Оно, конечно, верно. Но взрывом может и убить, а я не хочу, чтобы мой мальчик расплачивался за ошибки своих соотечественников.
– Вы хотите сказать, мой мальчик, – поправил Хилари с легким неудовольствием.
– Ладно, наш. Хотя меня он любит больше, чем вас.
– Только потому, что вы его балуете.
– Вовсе нет. Просто я люблю его, и он это знает. Он плоть от плоти вашей, но дитя моего сердца, и я не хочу, чтобы он пострадал, когда разразится гроза, – а она непременно разразится. Вы предупредили своих английских друзей в военном городке?
Хилари сказал, что делал это неоднократно, но они отказываются верить предупреждениям, и вся беда в том, что не только высокопоставленные чиновники на местах, члены совета в Калькутте и государственные служащие в Симле почти ничего не знают о настроениях народа, которым правят, но и многие армейские офицеры плохо о них осведомлены.
– В былое время дела обстояли иначе, – сказал Акбар-хан. – Но генералы теперь состарились, разжирели и устали от службы, а офицеры переводятся с одного места на другое так часто, что не успевают узнать обычаев своих подчиненных или заметить, что сипаи начинают роптать. Мне не нравится история, случившаяся в Барракпоре. Правда, там взбунтовался всего один сипай, но, когда он застрелил своего офицера и угрожал убить самого генерала-сахиба, его товарищи молча наблюдали за происходящим и не пытались вмешаться. Однако, по моему мнению, было крайне неразумно расформировывать полк после казни преступника, ибо теперь к великому множеству недовольных прибавились еще три сотни человек, не имеющих хозяина. Из этого выйдет беда, и, думаю, очень скоро.
– Я тоже так считаю. И когда вспыхнут волнения, мои соотечественники будут потрясены и взбешены подобным вероломством и неблагодарностью. Вот увидите.
– Возможно… если мы доживем до этого, – сказал Акбар-хан. – Вот почему я и говорю: давайте отправимся в горы.
Хилари упаковал свои ящики, часть которых оставил на хранение в доме одного своего знакомого в военном городке за Грядой. Перед отбытием из Дели он намеревался написать несколько писем, которые следовало написать еще много лет назад, но снова отложил это на потом, поскольку Акбар-хану не терпелось поскорее покинуть город, а у него будет полно времени для столь тягостного дела в горах, где царят мир и покой. Кроме того, он так долго никому не писал, что месяц-другой задержки не имеют никакого значения. Утешившись этой мыслью, профессор засунул пачку оставшихся без ответа писем, включая полдюжины адресованных покойной жене, в картонную коробку с надписью «срочное» и обратился к занятиям поинтереснее.
Весной 1856 года из печати вышла книга «Неизвестные диалекты Индостана» (том 1, проф. X. Ф. Пелам-Мартин, бакалавр гуманитарных наук, доктор естественных наук, член Королевского научного общества, и прочая, и прочая), посвященная «светлой памяти моей жены Изабеллы». Второй том данного сочинения был издан только осенью следующего года и содержал более пространное посвящение: «Аштону Хилари Акбару, с надеждой пробудить в нем интерес к предмету, доставившему бесконечное наслаждение автору. X. Ф. П.-М.». Но к тому времени и Хилари и Акбар-хан уже полгода как лежали в могиле, и никто не потрудился поинтересоваться, кто же такой Аштон Хилари Акбар. |