|
0,на постоянно носила белый чепец и белую кофту. – О чем ты это? – спросила она вдруг Марью Дмитриевну. – О чем вздыхаешь, мать моя? – Так, – промолвила та. – Какие чудесные облака! – Так тебе их жалко, что ли? Марья Дмитриевна ничего не отвечала. – Что это Гедеоновский нейдет? – проговорила Марфа Тимофеевна, проворно шевеля спи-цами (она вязала большой шерстяной шарф). – Он бы повздыхал вместе с тобою, – не то соврал бы что-нибудь. – Как вы всегда строго о нем отзываетесь! Сергей Петрович – почтенный человек. – Почтенный! – повторила с укоризной старушка. – И как он покойному мужу был предан! – проговорила Марья Дмитриевна, – до сих пор вспомнить о нем равнодушно не может. – Еще бы! тот его за уши из грязи вытащил, – проворчала Марфа Тимофеевна, и спицы еще быстрее заходили в ее руках. – Глядит таким смиренником, – начала она снова, – голова вся седая, а что рот раскроет, то солжет или насплетничает. А еще статский советник! Ну, и то оказать: попович! – Кто же без греха, тетушка? Эта слабость в нем есть, конечно. Сергей Петрович воспита-ния, конечно, не получил, по-французски не говорит; но он, воля ваша, приятный человек. – Да, он ручки у тебя все лижет. По-французски но говорит, – эка беда! Я сама не сильна во французском «диалехте». Лучше бы он ни по-каковски не говорил: не лгал бы. Да вот он, кстати, легок на помине, – прибавила Марфа Тимофеевна, глянув на улицу. – Вон он шагает, твой приятный человек. Экой длинный, словно аист! Марья Дмитриевна поправила свои локоны. Марфа Тимофеевна с усмешкой посмотрела на нее. – Что это у тебя, никак седой волос, мать моя? Ты побрани свою Палашку. Чего она смот-рит? – Уж вы, тетушка, всегда… – пробормотала с досадой Марья Дмитриевна и застучала пальцами по ручке кресела. – Сергей Петрович Гедеоновский! – пропищал краснощекий казачок, выскочив из-за двери. II Вошел человек высокого роста, в опрятном сюртуке, коротеньких панталонах, серых зам-шевых перчатках и двух галстуках – одном черном, сверху, другом белом, снизу. Все в нем ды-шало приличием и пристойностью, начиная с благообразного лица и гладко причесанных висков до сапогов без каблуков и без скрыпу. Он поклонился сперва хозяйке дома, потом Марфе Тимофеевне и, медленно стащив перчатки, подошел к ручке Марьи Дмитриевны. Поцеловав ее почтительно и два раза сряду, он сел не торопясь в кресла и с улыбкой, потирая самые кончики пальцев, проговорил: – А Елизавета Михайловна здоровы? – Да, – отвечала Марья Дмитриевна, – она в саду. – И Елена Михайловна? – Леночка в саду тоже. – Нет ли чего новенького? – Как не быть-с, как не быть-с, – возразил гость, медленно моргая и вытягивая губы. – Гм!.. да вот пожалуйте, есть новость, и преудивительная: Лаврецкий Федор Иваныч приехал. – Федя! – воскликнула Марфа Тимофеевна. – Да ты, полно, не сочиняешь ли, отец мой? – Никак нет-с, я их самолично видел. – Ну, это еще не доказательство. – Очень поздоровели, – продолжал Гедеоновский, показывая вид, будто не слышал замеча-ния Марфы Тимофеевны, – в плечах еще шире стали, и румянец во всю щеку. – Поздоровел, – произнесла с расстановкой Марья Дмитриевна, – кажется, с чего бы ему здороветь? – Да-с, – возразил Годеоновский, – другой на его месте и в свет-то показаться посовестился бы. – Это отчего? – перебила Марфа Тимофеевна, – это что за вздор? Человек возвратился на родину – куда ж ему деться прикажете? И благо он в чем виноват был! – Муж всегда виноват, сударыня, осмелюсь вам доложить, когда жена нехорошо ведет се-бя. |
