— Еще раз встанешь, я домой уйду, — сказала Таня.

Больше он не вставал.

— Ребя, давайте паровозиком? — предложил Муравченко.

Ему, наверное, стало скучно. Он катался сам по себе и удивлялся ненормальности Валерки — на какую-то девчонку обращает столько внимания! Сам же говорил, что они — бабы!

— Давайте! — с радостью согласился Приходнов.

Первым съезжал Муравченко, закусив завязки шапки-ушанки, как удила, в середке — Таня. Ее крепко держал за пояс Приходнов.

Все втроем они падали, и это из-за Муравченко. Он нарочно валился в конце, чтобы Таня на него упала. Приходнов падал сверху. Они весело и небольно тузили друг друга руками и ногами и, поднявшись, бежали к горке наперегонки.

Уже давно никто не отряхивался — бесполезно. Снег лежал на одежде льдинками, цепкими, как колючки. Одежда промокла насквозь, но холодно не было, только иногда по телу пробегал быстрый озноб.

Все здорово проголодались, но о доме никто не заговаривал. Пойти домой — значит, расстаться. А Тане еще никогда не было так весело и хорошо. Она смирилась с тем, что дома ей попадет. Все равно попадет, пусть уж лучше позже.

— Счас я вас накормлю, — пообещал Приходнов и привел ребят к двухэтажному деревянному дому (здесь был целый городок таких домов, и они сами жили в подобных). На лестничной площадке второго этажа ярко горела лампочка.

— Вывернем? — спросил Муравченко.

— Не надо, — ответил Приходнов. — Уже поздно, никто не выйдет.

Он был здесь точно не впервые.

Возле одной двери стояла деревянная бочка, прикрытая листом фанеры. Приходнов тихо снял его, вытащил гнет и мокрый деревянный круг, положил их сверху. Таня заглянула в бочку. Поблескивая рассолом, ровненько, словно ее никогда не трогали, лежала капуста. Ее было в бочке меньше половины, приходилось сильно нагибаться, доставая. По очереди наклонялись, черпали капусту прямо горстями, отправляли в рот. Руки, красные от снега, от мокрых варежек, защипало от рассола. Ели молча, чтобы не услышали. Тане было чуточку нехорошо, что они едят чужую капусту, хотя и очень вкусно. Ей даже хотелось, чтобы их услышали и прогнали. Пусть услышат, вон как мальчишки хрумкают. Таня тоже захрустела капустой громче.

Когда наелись, Приходнов аккуратно разровнял капусту рукой.

— Мало уж осталось, — озабоченно прошептал он и закрыл бочку в точности как было.

— Пить хотца, — сказал Муравченко. — Соленая твоя капуста, Прихода.

— Счас попьешь.

Вышли на улицу.

— Пейте, — сказал Приходнов и зачерпнул из сугроба чистого снега.

Поели снега, по-капустному хрустящего на зубах.

— Дома накостыляют, — сказал вдруг Муравченко. — Домой пойду.

— Слабак! — сказал Приходнов и презрительно сплюнул сквозь зубы. — Кода и то не хнычет.

— Накостыляют, — мрачно повторил Муравченко. — Пойдемте домой, а, ребя?

— Я знаю, где со второго этажа прыгать можно, — сказал Приходнов, не обращая больше внимания на Саню. — Айда, Кода!

Он быстро зашагал, и Муравченко покорно поплелся за ним. И Таня пошла. На сердце было тревожно, она знала, что дома волнуются, да еще как! Но она упорно отгоняла мысли о доме. Она понять себя не могла. Ну ладно — Муравченко, он друг Валерки. А ее-то что удерживает рядом с отпетым, как говорили в школе, Приходновым? Но Тане было с ним хорошо! Именно с ним, а не с ними, потому что Муравченко был обезьянкой, подражалой то есть.

Двоечник Валерка Приходнов всю зиму ходил без шарфа, в куцем пальтишке с узкими и короткими рукавами, сверху и снизу на пальто не было пуговиц.