— Ну, спокойной ночи, Арианна, — сказал император и тоже поцеловал ей руку. — До завтра. И помни все, что было здесь сказано.

— А… а ты разве не останешься? — спросила она, приходя в ужас от собственного бесстыдства или отчаянной смелости (это уж как назвать).

— Не думаю, что это было бы правильно, — улыбнулся Ортон. — Ты настоящее сокровищ, я даже надеяться не смел, что моя невеста будет такой очаровательной и рассудительной: обычно и портреты, и свидетели склонны преувеличивать. Портреты — особенно. Но мы так мало знаем друг друга, только что перешли на ты. А впереди у нас долгая, хочу надеяться, жизнь — зачем же торопиться? Но, перед тем как уйти, должен открыть тебе одну маленькую тайну: я правда рад, что мне в жены досталась ты, а не какая-нибудь другая принцесса.

С этими словами император развернулся на каблуках и вышел.

А принцесса несколько раз прошлась по спальне, рассеянно переставляя букеты в опаловых и яшмовых вазах, выглянула из окна, убедившись заодно, что внизу дежурят два гвардейца, затем сбросила одежду и влезла в постель. Там она свернулась клубочком и принялась размышлять. Ей было очень странно, но уже не страшно и не одиноко. Она досадовала на то, что Ортон не остался с ней этой ночью, и тут же досадовала на себя за свою досаду. Она вспоминала гиганта Аластера и спрашивала себя, что же с ней произошло при его появлении?

Арианна точно знала, что император очень понравился ей. Она с наслаждением втягивала носом воздух, в котором еще витал аромат его духов, и, сама того не замечая, поглаживала шелковое покрывало медленными и ласкающими движениями. Она радовалась, что завтра увидит Ортона, и еще больше радовалась тому, что она имеет на него все права, а это значит, что никто не может им помешать…

Мысли об Аластере были менее отчетливыми. Принцесса чувствовала трепет и начинала беспричинно улыбаться, едва в памяти всплывал его образ.

— Ну? — спросил граф Шовелен, едва они остались втроем в покоях.

На сей раз, кроме него и племянника, в разговоре участвовал учитель Виссигер, причем на его присутствии настоял именно Трои. Посол был только рад этому обстоятельству. В свое время, когда он искал знающего человека, энциклопедически образованного и способного завладеть вниманием шустрого юнца, ему рекомендовали Виссигера, присовокупив к блестящей характеристике замечание о безупречной честности и порядочности. Порядочных людей во все времена не хватает, и граф, наведя справки, решил во что бы то ни стало заполучить именно этого человека для занятий со своим племянником.

Виссигер был еще не стар, но уже отчаянно лыс. Невысокий и тощий, застенчивый, с добродушным выражением лица и неизменной кроткой улыбкой, он был бы очень мил, но его внешность сильно портил огромный, похожий на бесформенную картофелину нос. И когда учитель сильно сутулился, всем моментально приходило в голову, что это нос тянет его к земле. Руки у него были большие, красные, и он очень их стеснялся, пожалуй, больше, чем носа и лысины. Но огромные, круглые доверчивые глаза — бледно-голубые, как у ребенка, — пробуждали в людях странное чувство к учителю. При нем даже посол, который бывал невыносим в плохом расположении духа, понижал голос и старался подыскать более мягкие обороты, даже самые нахальные лакеи вели себя скромнее, а суровые воины — мягче.

Когда Трои в первый раз увидал его, то хотел подложить ему змею в карман — это была еще самая невинная из его шалостей.

Хотел и не смог — совести не хватило.

С той поры минуло без малого десять лет. Учитель и ученик очень сдружились, и хотя Трои не всегда проявлял усердие в занятиях, зато был откровенен с Виссигером и посвящал его в свои крохотные тайны. Ему весьма повезло, что с ним постоянно находились два близких человека — граф и учитель, — которым он привык доверять безоговорочно.